Северная сказка

[Летописец Странников]

9 глава

9.

Душная, тяжелая жара всё никак не могла разродиться грозой. Ночное беззвездное небо давило, как подушка, липкий воздух еле-еле проталкивался в легкие, даже распахнутое окно не помогало.
- Невозможно!
Маргарита, тихо плетущая на кровати косу, подняла взгляд.
- Надеюсь, гроза пройдет до утра. Здесь, конечно, не побережье… - опустила глаза, чуть слышно вздохнув - …Но я в Эйнрехте к такому привыкла. Гроза будет. Скоро.
- Я не про жару, - Марта развернулась, всплеснув руками, нервное движение повторили взметнувшиеся от резкого движения расплетенные волосы – Это потерпеть можно, но я… но мы же должны ехать в Гаунау, а мы куда?!
- А мы уходим от ловчих отрядов, - глядя на недоплетенную косу, напомнила беглая кесарина. Прикусила губу и принялась завязывать волосы помятой лентой.
- Мы таким курсом скоро в Талиг уйдем! Или к морю развернемся…
- Марта, прошу тебя… не кричи.
Девушка замолчала, передернула плечами и присела рядом, виновато сгорбившись:
- Прости… пожалуйста … я просто не хочу в Талиг.
- Я тоже.
Маргарита обняла подругу, зарывшись лицом в черные волосы. Она за последние пятнадцать дней страшно устала, но адриановцы не позволяли себе останавливаться где-нибудь дольше, чем на ночь. Гнали они беспощадно, меняли лошадей, плутали – лишь бы уйти от тех, кто искал их следы. Окончательно замороченная Маргарита давно потеряла направление, полностью положившись на спутников, но дочь адмирала запутать было не так-то просто. Марта же, ещё дома, в Метхенберг, от скуки вызубрившая карту Дриксен, направление в уме держала – и оно ей совсем не нравилось.
- Я… я боюсь, - честно призналась она – Там же война, в Марагоне. И фельдмаршал тоже там. А если нас, правда, к морю развернут? В море, там вовсе… Альмейда! – нахохлилась и прижалась к Маргарите крепче, сама обнимая старшую, словно пытаясь её защитить от всех морских и сухопутных врагов.
- Ты же слушала, что брат Юстиниан говорил, - Маргарита не торопилась разрывать объятие – От главной дороги к границам Гаунау мы отрезаны, будем пытаться найти другой путь. Будем надеяться, они своё дело знают.
- Раз до сих пор не попались, знают, надо полагать, - сердито пробурчала Марта в ответ.
Маргарита погладила её по волосам и промолчала о том, что, в самом крайнем случае, они свернут к Штарквиндам. Об этом ей ещё Луциан с Орестом сказали перед отъездом, объяснив, что выслать Маргариту из страны, конечно, намного надежнее и безопаснее, но, если выхода не будет…
Промолчала, потому что знала – Марте перспектива гостить у герцогини Элизы понравится немногим больше, чем шанс «случайно заехать» к талигойской границе.

…Марта уснула, трогательно обняв подушку и сердито сбросив одеяло, по такой жаре превратившееся в орудие пытки. Обычно они засыпали, едва улегшись в постель – чаще всего одну на двоих, потому что уходили из Эйнрехта едва не проселочными дорогами, не рискуя выбираться на более-менее торные тракты. Где в таких местах найти приличных гостиниц! Останавливались, где могли, стараясь не привлекать внимания. Но сегодня, не смотря на сводящую мышцы усталость, сон к Маргарите не шел. Она всё ворочалась и ворочалась, не смыкая глаз из-за заползшего в душу смутного беспокойства.
Наконец, Маргарита не выдержала, встав потихоньку (Марта сердито сдвинула брови, но не проснулась) и потянувшись к оставленным на столе свечкам. Платили адриановцы щедро, для гостей хозяева не пожалели дорогих свечей. Раз, два, три, четыре… четыре ласковых огонька вспыхнули успокаивающими золотистыми звездочками. Вычитанный в книге древний заговор сам просился на язык…
Ласковый свет вырывал из темноты чистый стол, кувшин с водой, несколько стульев… обвисшие в безветрии занавески, распахнутое окно, окончательно зарывшуюся в подушку Марту скрадывал полумрак. Тишина… тревога улеглась, но в сердце что-то по прежнему свербело. В голову лезли то мысли об оставшемся в Эйнрехте муже (жив ли он ещё?), то скорбь по Ольгерду (каким бы он ни был, это её сын, ею выношенный, её единственный ребенок… был…), то беспокойство о других беглецах (Олаф, Олаф, где же ты сейчас!).
«Нет, надо лечь, надо… надо!» - уговаривала себя Маргарита, иначе завтра ей придется тяжело. Но напряженное ожидание невесть чего, пришедшее на смену смутному беспокойству, не позволило ей двинуться с места.
И, когда в ответ на ожидание чего-то распахнулась, вроде бы, накрепко запертая дверь… её это почти не удивило. Что-то должно было случиться – и случилось.
- Кто здесь?.. – Маргарита вскочила со стула, невольно отступая назад, к кровати.
То ли свечи загорелись ярче – она не снимала нагара – то ли ещё из-за чего-то, но того, кто стоял в дверях, Маргарита видела ясно. И слова замерли, заткнув горло, потому что ЕГО здесь быть не могло никак!
- Что… как… - едва выговорила девушка непослушными губами.
- Ты – моя смерть. И ты уйдешь за мной.
Подземный холод полз от двери, захлестывая ноги, пояс, плечи, но не принося облечения, наоборот – стягивая тело смертной пеленой, лишая воли.
- Нет! – пронзительно выкрикнула Маргарита прямо в застывшее лицо Амадеуса фок Хохвенде – Никуда и никогда я с тобой не пойду, тварь!
- Меня ведет память холода, и не остановит жилой порог. Идем! – ТАК он при жизни никогда не говорил.
Да он ли это?! Можно ли то, что приходит после смерти, быть человеком, которого знали живые?
- Уходи, ты умер!
- Я убит и заберу убийцу.
Маргарита вцепилась в стол, из последних сил, понимая, что её ведет… туда, к нему… ещё чуть-чуть, ещё миг – её воля сломается под давлением древней жути, и тогда не поможет никто и ничто. Четыре огонька бьются под нездешним ветром, пытаясь защитить, но их уже не хватает, не хватает, не…
- Пусть Четыре Ветра развеют тучи, сколько бы их ни было – уходи!
Звонкий голос разрывает морок, крайняя свеча выравнивает огонь и теперь горит ровно, не бьется, не грозится потухнуть.
- Пусть Четыре Волны унесут зло, сколько бы его ни было - уходи!
Ещё один огонек выравнивается, а выходец, словно в сомнении, подается назад.
- Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, уходи! – Маргариту хватают за плечи восхитительно живыми, горячими руками, буквально отталкивая от стола, назад, к кровати, а выходец с утробным рычанием пытается прорваться вперед.
- Пусть Четыре Скалы закроют от вражеских стрел, сколько бы их ни было, уходи! – заканчивает заговор Марта, закрывая собой Маргариту.
И, словно в ответ на последние слова, плотный мрак режет первая, далекая молния. Выходец пятится к двери, тает в темноте.
- Не поможет. Не поможет… память холода приведет, где бы вы ни были… - шорохом змеиной чешуи замирают слова, въедаются в уши.
- Ещё посмотрим! – кричит Марта вслед.
На её груди, выбившись из-под нижнего, ночного платья, отблеском молнии и огня светится адрианова эспера.

* * *

Утро наступало в Хексберг позже – из-за горы, тенью накрывающей просыпающийся город. Глубокие тени кутали город, над которым сияло утреннее небо, и лишь в ненастные дни облака сравнивали его с землей. Но сейчас небо было ясным, ветер – ровным, и впереди горели кончики шпилей, первыми поймавшие утренние лучи. Темнели громады фортов, рыжели едва виднеющиеся из-за них черепичные крыши.
Красивый город Хексберг, красивый и неприступный.
На себе проверили…
Олаф стоял у фальшборта, стиснув руками дерево – только эти, стиснутые намертво, побелевшие пальцы и выдавали в нем живого, чувствующего человека. В остальном адмирал напоминал воплощение своего прозвища, то есть статую ледяную. А Руперт стоял рядом и мысленно лез на стену. Или – на мачту. Или куда там ещё можно залезть от горя и бессилия? Ведь в дороге Олаф если не оттаял, то успокоился, задышал свободней – и вот опять, стоило им только войти в гавань…
Да и у самого Руппи при виде проплывающих мимо однообразных берегов сжималось сердце и комок вставал в горле. Зепп… капитан Шнееталь… мы отомстили, мы восстановили справедливость, скажите, вам – теперь – легче? Успокоило ли вас это? Эта катастрофа отгрызла у Руппи изрядный кусок жизни и души, и никакой местью не заполнить пустоту. И если ему так горько и тошно, то каково Кальдмееру?
- Мой адмирал, может, нам стоит спуститься вниз?..
Конечно, Руппи и не подумал отговаривать Олафа от мысли посмотреть на Хексберг с моря. Ледяной из той породы людей, которые не прячутся от боли, а идут ей навстречу. Но сколько ж можно себя мучить!
Адмирал вздрогнул и глухо ответил:
- Ты прав. Не стоит мешать…
Он склонил непокрытую голову – Создатель, Руперт до сих пор скрипел зубами, видя его абсолютно, до последней прядки седые волосы! – и, четко развернувшись, ушел в свою каюту. Руппи, как привязанный, потащился следом.
Не удержался и оглянулся на приближающийся город.
Хексберг! Надежда и поражение, враги и друзья, боль потерь и ведьмина любовь… чем-то на этот раз встретишь?

* * *

Вряд ли можно сразу, без раздумий назвать место более унылое, чем морское побережье Северной Марагоны. Медленно понижающаяся земля постепенно размягчается под ногами, лужицы становятся глубже, и, не успеешь оглянуться, окажешься среди неприветливого болота, где шагу не сделаешь, чтобы не провалиться по уши. А ведь когда-то эта земля была приветливой и плодородной! Давно умерший кесарь наказал не столько вольнолюбивых марагонцев, сколько себя и своих потомков – да, после разрушения дамб сопротивление было сломлено, но заплатить за это пришлось не только человеческими жизнями, но и превращением значительной части столь желанной земли в бесплодное и бесполезное болото.
Вильгельм фок Клеффис презрительно усмехнулся – жадность всегда выходила «гусям» боком, но они это понимать не желали, исправно разевая рот уже на Южную Марагону, и Хексберг заодно. Ну, Хексберг им не дался, на то он и Хексберг… отец, генерал-интендант, так рассказывал о сражении, что Вильгельм даже пожалел, что пошел по его стопам и предпочел сухопутную армию флоту. Но – поздно сожалеть. Тем более для этих самых сожалений был куда более веский повод, ведь ему приходится патрулировать границу вместо того, чтобы сражаться вместе с маршалом, отстаивая марагонские земли!
Нет, конечно, молодой капитан понимал, что кто-то должен стеречь и эти болота, а бергерская основательность не позволяла относиться к службе пренебрежительно. Но молодость жаждет подвигов и битв, а не тайных разъездов в тумане!
Туман, кстати, уже начал развеиваться – утро вступало в свои права, и он потихоньку отползал в болота, успев перед этим пропитать влагой одежду и осесть на волосах. Сыро, мерзко, неуютно. Одно слово – болота!
- Капитан, слышите?..
Ещё бы ему не слышать! В утренней тишине хлюпанье копыт по грязи, выкрик и пара выстрелов разнеслись далеко.
- Вперед. Скрытно! – скомандовал Вильгельм.
Надо же проверить, кто в кого стреляет, и кто за кем гонится у самой талигойской границы. Хербсте – за спиной, не так уж далеко, болота – впереди и слева, кого же могли загнать в этот узкий, острый угол относительно твердой земли?

…Зрелище оказалось более чем неожиданным. Не каждый день увидишь у вражеской границы, почти на территории боевых действий, женщин! Двое на усталых, взмыленных лошадях… одна – женщина несомненно, в платье и дамском седле, второй всадник сидит в седле по-мужски, фигуру не разглядеть, но, если Вильгельм не ошибся, то разглядел заправленные под легкий плащ косы. Беглянки летели, не разбирая дороги, но должны были понимать, что обречены – здесь им некуда было бежать и негде укрыться, либо лошади падут от усталости, либо нагонят их, либо… Капитан разведки прикинул направление, припомнил местность – да, скоро их загонят в тупик между непроходимыми зарослями кустов и озерком с болотистыми берегами.
А вот и преследователи показались. Дриксы, да не из тех военных частей, что сражаются в Марагоне, а откуда-то из тыла. Зачем же они за двумя беззащитными женщинами гонятся? Женщины, которые пролетели мимо спрятавшегося в зарослях тонких и невысоких, но богатых листвой деревцев, уже скрылись из виду, дриксы их не заметили пока – и не заметят! – и фок Клеффис мгновенно оценив численность врага, принял решение:
- Приготовиться к атаке! – прищурился, вглядываясь в приближающийся маленький отряд – И офицера – живым.
Обсуждать приказ было некогда, враг уже подходил. Вильгельм понимал, что есть шанс того, что это – капкан на разведчиков, но шанс был таким крохотным… слишком уж не походило это на известное «приглашение», которым так славились фульгаты Лионеля Савиньяка. К тому же, вряд ли даже дриксы станут рисковать женщинами, такие «приглашения» устраивая.
Первый дрикс уже поравнялся с деревьями, в которых разведчики затаились…

- Разрубленный змей!.. – в сердцах ругнулся Вильгельм, оглядывая поле недолгого боя.
Да, офицера хотели взять живым. Он был нужен живым. Ах, как он был нужен! И, конечно же, Леворукий направил случайную пулю так, чтобы она главного дрикса не миновала. Отряд загадочных загонщиков полег полностью, не так много их было. Для женщин, в общем-то, много и не надо… но число какое-то неровное, кому, как не разведчику, знать численность дриксенских подразделений и отрядов. Но, если их было больше – где остальные?
…Додумывал это Вильгельм уже на ходу, ведя свой отряд по следам беглянок. Упускать их было никак нельзя, дело могло оказаться важным.

Поднявшийся ветер шуршал камышами, крохотное озерцо отражало небо и легкие облака, постепенно затягивающие чистую голубизну, под копытами чавкала влажная земля, а по оставленному двумя лошадьми следу можно было идти хоть ощупью.
…А похоже, что гнали их давно и упорно, одного взгляда на лошадей достаточно, чтобы это понять. Всадницы выглядели ничуть не лучше – взъерошенные, напряженные, похожие на двух загнанных зверьков. Да, вторая, как фок Клеффис убедился, тоже девушка. Совсем юная, одетая по-мужски, если бы не две толстые черные косы – сошла бы за юношу. И не только из-за худощавой фигуры – едва завидев талигойские мундиры, девица зашипела истинно по-гусиному и выхватила пистолет. Мало того, сноровисто перехватив поводья одной рукой, она толкнула свою замученную лошадку пятками, заставляя ту сделать пару шагов, чтобы загородить спутницу. Та была постарше, светловолосая и какая-то обреченная. Даже не дернулась, лишь скользнула по талигойцам равнодушным от усталости взглядом и бессильно сгорбилась, выпустив поводья.
- Девочка, - по-дриксенски обратился к чернявой беглянке Вильгельм – Он у тебя хотя бы заряжен?
- З-заряжен! На вас хватит! – выдохнула она в ответ. Рука у неё тряслась, дуло ходило туда-сюда, и опасаться выстрела следовало не капитану разведки, а людям за его спиной. И ещё, пожалуй, камышам.
- Успокойтесь, сударыня, - он старался говорить спокойно и мягко, чтобы не испугать, не заставить в истерике нажать на курок – Вам никто не причинит вреда, слово талигойского офицера.
- Да? Тогда вы могли оставить нас в покое!
- И позволить тем, другим, вас поймать? Пожалуй, вы слишком плохого о нас мнения. Быть может, вам нужна помощь? Мы не могли не заинтересоваться, почему вас преследуют свои же соотечественники…
Девица зыркнула исподлобья, а глаза у неё были светлые. Перемазанное пылью и потом лицо было бы симпатичным, если его отмыть и дать девушке отоспаться, как следует. Странная она, для варитов такая внешность… мягко выражаясь, необычна. Даже если забыть о цвете волос.
- Враг моего врага – мой друг? – девушка попыталась усмехнуться, вторая по-прежнему молчала – Ещё бы… им не гнаться. За дочерью государственного преступника, - она жалко скривила губы и уронила руку с оружием, видимо, оценив бесполезность возможно сопротивления – Я – Марта Кальдмеер, дочь осужденного по приказу регента адмирала цур зее. Теперь, я думаю, вам всё понятно?
О да. Теперь Вильгельму было понятно всё. Кроме одного – куда деть столь неожиданную… добычу.

* * *

- Госпожа Вайсфедер?
Дриксенская «гостья» талигойской заставы очень спокойно обернулась на оклик. Сложенные на коленях руки сжались, сминая ткань, но осунувшееся личико было мертвенно-спокойным. Вильгельм только восхищаться мог выдержкой старшей беглянки – младшая, хоть и держала себя в руках, была заметно настороженней и дерганей.
Историю свою «госпожа Вайсфедер» изложила сразу же: жена незнатного дворянина, которому не повезло в свое время примкнуть к противникам принца Фридриха. После смерти мужа молодая вдова осталась одна, беззащитная, ни связи, ни денег не доставало, чтобы надежно защититься от неприятностей, а потому-де она с готовностью согласилась на предложение адриановцев сопровождать в Гаунау дочь осужденного адмирала. Воспользовалась единственной возможностью сбежать. Но им не повезло, сначала пришлось плутать, потом, при попытке свернуть к владениям Штарквиндов, их заметили, и началось не просто тайное бегство, но бегство от висящей на плечах погони. Которая и загнала девушек в болото. Сопровождающий отряд весь полег, пытаясь их защитить…
В том, что касается беззащитности и единственной возможности бежать, Вильгельм фок Клеффис был склонен ей поверить. А вот насчет мужа – третьеразрядного «гуся» - он сильно сомневался. Все-таки ему доводилось вместе с отцом бывать при дворе Рудольфа Ноймаринена, и на знатных дам и девиц Вильгельм насмотрелся достаточно, чтобы опознать такую же, только чужую.
Впрочем, пусть с этим другие разбираются, к которым он эту… Маргариту доставит. В общем-то, об этом капитан разведки и пришел поговорить.
- К сожалению, мы вынуждены ненадолго задержаться, прежде чем решим, куда вас доставить. Идет война, и надо найти не только людей, которые вправе… определить вашу дальнейшую судьбу, но и наиболее безопасное место.
- Хорошо, - равнодушно кивнула молодая женщина – Я приму любое ваше решение, только… господин капитан, у меня будет к вам просьба.
- Всё, что в моих силах.
- Это не трудно, - Маргарита отвернулась к окну, едва заметно нахмурилась – Через три… или четыре дня, простите, я сбилась с точного счёта… я должна оказаться под надежной крышей с четырьмя свечами и, если это возможно, рябиной. Понимаете, - извиняющимся тоном пояснила она – За мной выходец придет.
Сказано это было с такой обезоруживающей прямотой и с таким невозмутимым спокойствием, что не поверить было трудно. Да, пусть талигоец, родившийся где-нибудь в пределах Кольца Эрнани, не поверил бы. Но Вильгельм был бергером.
- Вы… боюсь предположить… это ваш муж?!
- Нет, - Маргариту ощутимо передернуло – Нет. Защищая Марту, я убила одного человека, который мог вывести на нас… регента, - нервно сглотнула, сильнее стиснула руки – Он был последним мерзавцем при жизни и привязался к нам после смерти. Поэтому… - пожала плечами и замолчала.
Офицеру неприлично таращиться на женщин, но как же сложно удержаться! Вот эта – убила?! Вот эта – кого-то защищала?! Эта?!
Однако… какой ей смысл врать? А проверять не хочется, велика ли радость обнаружить поутру пропавшую пленницу и поросшие плесенью стены.
- Тогда мы выезжаем сегодня же, - отрезал достойный сын своего народа – Думаю, за три дня мы успеем доскакать до Хексберга. Если поторопимся…

* * *

Ротгер влетел в Адмиралтейство, как весенний ураган – взъерошенный, с растрепавшимися волосами, в расстегнутом мундире и с неизменной улыбкой до ушей. Под этими улыбками так удобно прятаться истинные чувства, но сейчас Бешеный, в самом деле, был рад, предвкушая много веселого впереди. К Альмейде он сорвался, как только услышал, КОГО молодой фок Клеффис приволок в Хексберг, на ночь глядя. Во-первых, на приемную дочку Ледяного было очень интересно взглянуть (а заодно проверить, точно ли она приемная), а во-вторых, вторая, кхм, «гусочка», её сопровождающая… на неё тоже надо посмотреть. Вдруг – та самая?
Но даже если не та – всё же, стоит отдать Олафу его дочку. Пусть порадуется, а то совсем скис. Его бы домой надо, и дело в зубы, такое, чтобы вспоминать некогда было, но какое там «домой», пока Фридрих в регентах!
- Альмиранте, вы меня звали?..
Вальдес сам забыл, когда его в последний раз подводила интуиция. Одного взгляда хватило, чтобы понять – да, она. Уставшая, осунувшаяся, в простеньком дорожном платьице, но она! Вице-адмирал прищурился. Теперь надо выцарапать девочек у Рамона. Злой он в последнее время, может и не отдать. Исключительно из природной вредности.
- Не звал, - огрызнулся Альмейда.
Альмиранте был мрачен и зол, как четыре мокрых кошки. Ротгер прекрасно помнил точно такое же выражение лица Рамона и его рык: «Вальдес, опять?!» - когда он докладывал об успешном рейде к вражеским берегам. Скольких слов стоило уломать альмиранте, что и ему, и Талигу без разницы, на какому берегу сидит Кальдмеер, ведь всё равно в море он не выйдет, а достучаться до больного кесаря в принципе невозможно! Рамон рвал и метал, заявляя, что ещё прошлой осенью желал бы видеть Ледяного в гробу, и громко жалел, что прямо тогда не устроил маленький показательный суд и расстрел. В ответ Ротгер вспылил и в лоб заявил, что поздно метаться, а под суд он своего друга не отдаст. И в тюрьму тоже не отдаст. Или пусть тогда альмиранте их в соседние камеры сажает, да, и Фельсенбурга заодно – туда же! А не посадит, Ротгер сам туда придет и сам же запрется. Изнутри. На четыре замка. Поорали они тогда друг на друга знатно, но, в конце концов, Альмейда успокоился и со всем согласился, хотя Ледяного невзлюбил ещё сильнее.
И сейчас на дриксенских беглянок взгляды кидал куда как нелюбезные. Русоволосая любовь Олафа под этими взглядами застыла, как птичка при виде змеи, а вот младшенькая (как там её, Марта?) явно приготовилась кусаться.
- Ну, раз я всё равно пришел, может, пригожусь? – жизнерадостно продолжил вице-адмирал – Простите за бесцеремонность, сударыни, разрешите представиться – Ротгер Вальдес, вашими соотечественниками прозван Бешеным. Ваше имя мне известно, - он лихо улыбнулся Марте, не давая Рамону вставить ни слова, да тот и не стремился, судя по всему – А ваше... простите, запамятовал.
- Маргарита Вайсфедер.
Ага, так он и поверил. Судя по выдержке и… и вообще – по всему, она такая же Вайсфедер, как он – Вейзель. Из какой же ты, красавица, семьи? Штарквиндам каким-нибудь, случаем, не родственница? Но не хочешь говорить – значит, не надо. Подыграем.
- Господин адмирал… - подала голос Марта – А можно, вы нас уже в какой-нибудь каземат посадите? Мы… устали очень. В дороге.
О! Надо же, какая смелая, злому Рамону дерзит.
- Какой ещё каземат? – искренне опешил не такой уж злой, как выяснилось, Рамон.
- Не удивляйся, - Ротгер привычно уселся на широкий подоконник адмиральского кабинета – Это, наверное, из тех же… э… очаровательных заблуждений, вроде того, что мы захваченные корабли сжигаем.
- Вальдес-с-с!
- Что?
- Прошу прощения за этого… ненормального… - адмирал бросил на своего подчиненного свирепый взгляд – Конечно же, вас устроят не в каземате. Я думаю…
- Зачем думать? Альмиранте, пусть живут у меня. Мне не привыкать, - и весело подмигнул.
- Ротгер, тебе зачем столько «гусей»? – на родном языке спросил Альмейда – На развод?!
- Почему бы и нет? – так же, по-марикьярски, ответил Бешеный и мгновенно посерьезнел, став очень задумчивым и… строгим. Его взгляд метнулся куда-то над плечом Рамона, в пространство. Тут же Ротгер встряхнулся, снова заулыбался и, как ни в чем не бывало, продолжил: - Рамэ, ты только представь, что будет, если через двадцать-тридцать лет у нас по морю буду сплошные Бе-Ме крылышками хлопать! – сложил ладони крест-накрест и изобразил означенное хлопанье крыльями – Это же смертельно скучно!
- А, так ты решил нашим возможным детям веселье обеспечить, на годы вперед, - язвительно прокомментировал Альмейда – Ненормальный!
- Бешеный, - с оттенком гордости поправил Ротгер – Рамо-он! Тебе жалко, что ли?
- Нет! Забирай, на здоровье! – и снова перешел на талиг. По-дриксенски Альмейда прекрасно разговаривал, но постарался в разговоре подчеркнуть, что милые девушки находятся отнюдь не на родных берегах – Ещё раз прошу прощения. Вице-адмирал Вальдес, кхем… сумел меня убедить, что остановиться вам лучше всего будет в его доме. Пока наши страны в состоянии войны, ваше возвращение на родину откладывается на неопределенный срок. Но вы сейчас туда не стремитесь?
- Да, - ровно ответила Маргарита – Пока у власти Фридрих, возвращаться нам не имеет смысла. Господин Вальдес, благодарю вас за гостеприимство, надеюсь, мы вас не стесним.
- Ничуть, - с готовностью заверил её полукровка и добавил то, что Олафу когда-то говорил – У меня вечно кто-то гостит…
Спор двух марикьере Маргарита слушала со спокойным достоинством обреченности. Если и гадала, о чем и в каком ключе идет речь, но не показывала виду – дескать, раз всё равно не понимаю язык, к чему дергаться? Как это было похоже на Олафа! Можешь сражаться - сражайся, а не можешь – прими свою участь с достоинством. Вот дочка его поглядывала на исторических врагов исподлобья, с упрямством и недобрым огоньком в серых глазах. Её готовность драться до последнего и искать выход даже из безвыходного положения Ротгеру очень понравились. И тоже кое-кого напомнили. Одного «кое-кого» он привык в зеркале видеть, а другого… Леворукий его побери, если эта девочка не связана с отцовским адъютантом, по меньшей мере, крепкой дружбой!

* * *

…Олаф всю жизнь считал, что проходной двор и уют суть вещи несовместимые. Но Бешеный Вальдес с легкостью стирал границы невозможного, и его дом совмещал оба эти ощущения. А ещё – здесь хотелось жить. Этот дом, как и его хозяин, сами были полны жизни, бьющей через край и согревающей своим теплом всех вокруг, хотели они этого или нет. Здесь разъедающие душу мысли и воспоминания пусть не отступали, но хотя бы не так сильно мучили. Олаф глубоко сомневался, что в любом другом месте в Хексберге он смог бы… не то, что жить спокойно, а вообще – жить.
Кальдмеер даже не подозревал, что ему будет так тяжело. Понимал, вспоминал, готовился… да к такому разве приготовишься? К тяжелой, холодной лапе, сдавившей сердце, как только «Астэра» вошла в гавань. К ветру и прибою, внятно шепчущим: «А помнишь?..». К воспоминаниям, стучащим ночью в окна руками мертвецов.
Стены вальдесова дома были слишком непрочной преградой, а любовь золотоглазой ведьмы – слишком слабым противоядием. Как долго он сможет противиться вытягивающей жилы тоске, прежде, чем сдастся на её милость и сломается окончательно?
Он должен сопротивляться. Должен! Это слово столько раз помогало Олафу выстоять там, где других давно бы размазало по стеночке, поможет ли сейчас?
- Мы обязательно вернемся, - упрямо говорит Руппи, а взгляд у него острый и хищный – Вы только вытерпите. Мы вернемся, и тогда!..
- Надеюсь, это не случится слишком поздно, - откровенно отвечает Кальдмеер.
В конце концов, его мальчик видел столько, что нет смысла прятать от него свои боль и сомнения. А разговоры с Рупертом отлично помогают бороться с вцепившейся в адмирала безнадежностью, так же хорошо, как шуточки Ротгера. Эти двое все-таки почти заставили его поверить, что жизнь не кончена. Почти…
- Олаф, то, что истинники про эориев говорят – чушь собачья и четыре ящика вяленых кошек. Бред Пегой Кобылы в лунную ночь! – Вальдес нервно нарезает круги по каюте, его тень мечется по стенам и потолку в дикой пляске – Потомки демонов, ха!
- А кто же?
- Они… то есть вы… поверьте, эории Кэртиане нужны. Очень нужны. Особенно на Изломе.
- Почему?
- Не спрашивайте, просто поверьте – это важно!
- Ротгер! Вы или объясняете, или я считаю бредом уже ваши слова!
- Объяснить?! – Бешеный зло усмехается – Попросите объяснений у перелетных птиц – как они находят дорогу. Или у рыб, идущих нереститься – откуда они знают, куда им идти! Эории хранят Кэртиану на Изломе, а почему да отчего, и откуда я это… чувствую… при случае спросите, хоть у Рокэ Алвы. Это он у нас книжек умных начитался. А я знаю. Просто – знаю. Чую!
Знает, как знал, где ловить Бермесера, чует, как чуял, когда упадет штиль и откуда подует ветер, понимает так же, как угадывал, какая будет завтра погода.
- Ротгер?.. А вы сами?..
Олаф встряхнулся, отгоняя воспоминания. Сколько раз он прокручивал в памяти этот разговор, сомневаясь, стоит ли к нему возвращаться – и каждый раз приходя к выводу, что не стоит. Больше, чем сказал тогда, Вальдес не скажет, нечего ему добавить.
А Руперт и Луиджи говорят о Фельпе. Новоявленный принц собирается на днях туда отплыть, и Олаф, наверное, хотел бы уехать с ним, но Рамон Альмейда его не отпустит. Он вообще с радостью отпустил бы Кальдмеера только в два места – на дно морское или в расстрельный двор. Олаф его не винил, и где-то понимал, и старался держаться подальше. Радость встречи ни одному, ни другому адмиралу не приносили. Марикьяре своих чувств не скрывал, Олаф же… Олафу просто тяжело было его видеть. Сразу вспоминался тот проклятый день, трясущаяся от выстрелов, покалеченная «Ноордкроне», летящий навстречу вражеский флагман – и все те, кто не сумел уйти от талигойских пушек и разгневанного моря.
- Вы словно рады, что они уехали, - замечает Руппи.
О чем они? Ах да, о знаменитой тетушке Ротгера и её подопечной, знакомство с которыми Ротгер обещал, да промахнулся – Юлиана и Мелания уехали раньше, да так и не вернулись.
- Можно сказать, рад… - хмурый Луиджи не отводил взгляда от бокала с вином, но не пил – Мне было бы тяжело прощаться с… с Меланией, - и сердито нахохлился, показывая, что дальше обсуждать это не хочет.
А мысли Олафа свернули в другую сторону. Если будущему жениху тяжело было бы прощаться с юной баронессой, то ему рано или поздно придется встречаться с Маргаритой. Если… Создатель, Леворукий и четыре демона! Если она вообще уцелеет там, в Эйнрехте. За Марту он, после рассказа Руппи, беспокоился не так сильно, в конце концов, Орден Славы – именно те люди, которым можно безбоязненно доверить своё дитя, но Маргарита совсем одна в змеином гнезде. А ничем не мог – и не может! – ей помочь. Что может быть хуже для мужчины, чем понимание своего полного бессилия и невозможности защитить любимую женщину.
Это было едва ли не хуже воспоминаний. Ведь то, что было – уже случилось, и тогда Олаф мог хотя бы бороться. Маргарита же в опасности сейчас!
Когда он понял, что не жалеет несчастную девушку, не уважает за смелость, а – любит? В тюрьме ли, цепляясь за последнее светлое пятно в сжимающем кольцо мраке? На корабле, когда золотоглазая астэра показала ему глубоко запрятанные желания? Олаф не знал и знать не хотел, ему казалось, что чувство, греющее и рвущее сердце, было с ним уже очень, очень давно.
Пусть будет. Слишком поздно он понял, что жив и будет жить, слишком сильно отпустил поводья, но закрыть душу на замок успеет всегда. Ледяной Олаф хорошо умел это делать. Может быть, даже слишком хорошо. Лишь бы было, от кого…

* * *

- …И воду согрейте, обязательно!
Слуга кивнул и умчался выполнять, а Вальдес сделал своей спутнице большие глаза:
- Такой переход за три дня – это ужас кромешный. Вы голодны?
- Нет, - Маргарита с явным усилием покачала головой – Благодарю. Горячая вода и чистая постель – это всё, что мне сейчас нужно, я слишком устала.
- Заметно, - хмыкнул в ответ.
Марта до его дома вообще не дотянула – начала спотыкаться прямо на лестнице Адмиралтейства, и Ротгер просто-напросто посадил её в седло перед собой. Девочка быстро пригрелась и уснула, то ли сочла его достойным доверия, то ли ей было уже всё равно. Маргарита держалась лучше, не только доехала, не заснув, но и в дом зашла своими ногами. А Марту Ротгеру будить совести не хватило, так на руках внутрь и занес.
- Значит, горячая вода и здоровый сон, - заключил Вальдес – Но с этим придется подождать. Совсем чуть-чуть, - перехватил удобнее так и не проснувшуюся девушку и пояснил – Надо же вашу Марту отцу показать, чтобы успокоился.
Если Ротгер хотел проверить, как Маргарита к Кальдмееру относится, то цели достиг. Мгновенно побледневшее лицо и потемневшие глаза сказали ему всё.
- Олаф… - еле слышно выдохнула она – Он… он…
- Он здесь. Жив и почти здоров, - пытливо взглянул на неё и очень серьезно спросил – Дойдете?
Маргарита быстро кивнула. Дойдет! Не то, что до гостиной – до края света.
«Не везет в смерти – повезет в любви, а, Олаф?»

Появление Вальдеса в гостиной со спящей девушкой на руках было поистине триумфальным. По крайней мере, трое присутствующих так дружно на него уставились, что умилиться можно.
- А?.. Адмирал Вальдес, это кто? – первым отмер Руперт.
Бешеный осуждающе щелкнул языком:
- Стыдно, дорогой родич кесаря, старых знакомых не узнавать. Олаф? Вы, кажется, о дочке беспокоились? Ну, так можете больше не волноваться, здесь ей точно ничто не угрожает! – и бережно уложил безмятежно посапывающую Марту на диван.
Каким бы Ледяным дриксенский адмирал ни был, а тут и его перекосило. На колени опустился рядом, руку протянул… нерешительно, словно не верил, словно боялся дотронуться – но все же опустил, погладил невесомо по плечу.
- Что… что с ней?!
- Тиш-ше! Спит она. Спит. Устала, три дня до Хексберга скакали без передышки. А, насчет того, как тут оказалась, - невозмутимо продолжил Бешеный, предвосхищая следующий вопрос – Вы лучше спросите, кто с ней вместе убегал. Я-то сам пересказ из третьих рук слышал.
И кивнул в сторону безмолвно застывшей в дверях Маргариты.

…За последние месяцы её жизнь стала такой бешеной круговертью, что Маргарита поневоле стала спокойно принимать все события. После смерти сына, после бегства из дворца ей стало, по сути, все равно. Выходец? Путь выходец. Талигойцы? Значит, талигойцы. Было, разве что, неимоверно стыдно перед адриановцами, которые умирали, пытаясь их спасти, а они не смогли убежать. Перед Олафом, которому она обещала защитить Марту, и не смогла это сделать, как следует. И когда Альмейда их взглядом сверлил, боялась Маргарита отнюдь не за себя, а за девочку – безоглядно смелая, бесшабашная Марта могла так надерзить адмиралу, что их участь стала бы совсем незавидной.
Но спасение пришло, откуда не ждали – а надо было ждать, помня, как этот Бешеный к Олафу отнесся. Маргарита даже успокоилась, и подумала, что все не так плохо – пока её не раскрыли, а новости до Хексберга дойдут быстрее, чем до Липпе. Если они вообще будут, новости эти.
Слова Вальдеса прозвучали, как гром среди ясного неба. Догадался ли веселый черноглазый красавец, что он сказал, нет ли, Маргарите было безразлично. У ног была пропасть, в которую рухнул мир с его правилами и приличиями, тело стало легким-легким, и в ушах звенели колокольчики, заглушая остальные звуки. Олаф жив. Олаф здесь, рядом!
И силы закончились, когда она вошла в какую-то комнату, которую не разглядывала, не могла разглядеть – ведь взгляд прикипел к одному-единственному человеку, самому важному, самому любимому. Пусть он не смотрит на неё, пусть не замечает – жив, жив!
Лишь сейчас – поверила, окончательно.
Кто-то что-то говорит, кто-то куда-то идет, а Олаф резко поднимает голову и смотрит на неё. В глаза. Медленно поднимается и идет навстречу, и время исчезает, всё исчезает вслед за миром, есть только он – и она, есть взгляд – и ответ, и его руки, сжимающие её локти.
- Вы?.. вы…
- Я.
И можно – нужно! – податься вперед, обнять, уткнуться лбом в плечо, вдохнуть запах, идущий от ткани, почувствовать, как мелкой дрожью выходят боль, горе и усталость. Можно дрожать и плакать, можно быть слабой и беззащитной, теперь всё можно.
«Не отпущу. Не отдам. Никому и никогда!».

Луиджи старательно глядел в темное окно – с тоской. Руппи таращился на своего адмирала – с благоговением. Ротгер… Бешеный удовлетворенно хмыкнул и заложил большие пальцы рук за пояс. Кальдмеер вообще никого не замечал, обнимая и тихонько баюкая в руках свою Маргариту. А та мертвой хваткой вцепилась в его камзол и мелко дрожала, но, если и плакала, то беззвучно и незаметно.
В общем-то, замечательно. Даже лучше, чем он надеялся.

@темы: Отблески Этерны