16.
читать дальше…Какая девочка не мечтает выйти замуж за принца? На той неуловимой границе, что отделяет детство от юности, когда детские фантазии ещё властно загораживают законы суровой реальности, а взрослые мечты уже начинают формироваться, самое время воображать себя в короне и на троне. Для большинства это так и остается мечтой, поводом для зависти к более высокородным у глупых и смехом над собственной наивностью – у тех, что умней. А для кого-то они сбываются, и порой будущие королевы и герцогини проклинают свои мечты, желая, чтобы они никогда не сбывались.
А Марта даже не мечтала. Нет, конечно, ей, как любой девушке, в грезах являлось эдакое воплощение всех мыслимых достоинств, постепенно приобретающее всё большее сходство с отцовским адъютантом. Но стать принцессой? Или ещё кем-то титулованным? Вот уж спасибо, не было печали! Дочь своего отца любила море и грезила только о море. И, конечно же, её прекрасный капитан, которого она непременно встретит, как только совсем вырастет, должен стать отцу верным другом и незаменимым помощником.
Не такие уж дерзкие мечты… но Леворукий любит пошутить, а люди редко получают именно то, чего бы им хотелось. Марта нахохлилась, глубже пряча в муфту ладони. За окнами кареты мелькали полузнакомые столичные улицы, которые трудно было узнать в тяжелых зимних сумерках, под полозьями скрипел снег. Эйнрехт засыпал, пригревшись под толстым снежным одеялом, прохожих было мало, и их карета, высокомерно сверкая гербами на дверцах, беспрепятственно двигалась вперед. Агата задремала, отложив вышивание, Дебора о чем-то шушукалась с матерью, Элиза, отставив бумагу почти на вытянутую руку, пыталась прочесть какое-то письмо при скудном свете, а Марту бросало от тоски к радости. Мысль о том, что их с Руппи ждет, отзывалась чем-то, напоминающим зубную боль. Но зато они будут вместе, наконец-то. И отец тоже будет рядом. Как же она соскучилась по ним за неполную зиму! Конечно, Марте не привыкать дожидаться отца в компании со строгой гувернанткой, но одно дело – морские рейды и походы, это что-то привычное и само собой разумеющееся. Не государственный переворот, назовем вещи своими именами.
…Карета замедлила ход, и тут же встрепенулась Лотта:
- Агата, просыпайся!
- Уже? – девушка сонно моргнула.
- Да, да, - рассиялась герцогиня – Мы добрались, наконец-то! Девочки, ну, улыбнитесь же, вы сейчас увидите отца и братика… - про Марту она, конечно же, «забыла».
В углу зашевелился кокон, и Михаэль высунул нос из-под одеял, в которые его старательно укутала любящая мать. Марта подавила вздох – Лотта, при всех её недостатках, детей своих любила, только любовь её становилась капканом и темницей. Руппи и Агата это поняли, Дебора и Михаэль – нет. Поймут ли?.. Впрочем, ей уже стало не до новых родичей. По ступням и ладоням забегали щекотные, нетерпеливые мурашки, к кошкам закатным политику и родню, она Руппи скоро увидит!
Олаф сегодня решился встать, не смотря на ворчание врача, что ему бы следовало отлежаться. Некогда болеть, он и так слишком долго валялся в постели, оставив мальчика одного. Да, умных советников вокруг него немало, но Руппи не только советы нужны.
…Дорога в каминный зал особняка, где порой собирался импровизированный «семейный совет», проходила по коридору, окна которого выходили во внутренний двор. Олаф не мог не заметить суету там, внизу, и остановился в окна, щурясь вниз в попытке разглядеть, что случилось, и досадуя на себя за то, что плохо видит в темноте.
А, что тут видеть! Адмирал улыбнулся – уж герцогскую зимнюю карету ни с чем не спутать, значит, приехали… Вот и герцог фок Фельсенбруг – помогает выбраться сначала Элизе, потом жене, вот радостно выпархивают девочки, все трое (кто из них Марта, из окна да в сумерках не разглядеть), вот выпрыгивает младший брат Руперта.
Где там, внизу, Марта, стало понятно, как только из дому вылетел Руперт, не озаботившийся не то, что плащ накинуть, даже камзол застегнуть. Двое рванулись друг к другу, и, если девушка хотела только обнять, то Руппи этого было мало. Он подхватил жену на руки, закружил… а когда опустил – ерунда, что не видно, Олаф был готов линеал против шлюпки на спор поставить, что они там целуются. У всех на виду и на морозе. Сумасшедшие!
«Влетит тебе от Элизы, ох влетит!» - он осторожно опустил занавеску и покачал головой. Вот пусть Элиза и воспитывает, а у него никакого желания нет. Только странное чувство, слишком светлое и грустное, чтобы называть его завистью, ведь Руппи может вот так, открыто и безоглядно, показать свою любовь. А Олаф – нет, не умеет, не привык. Но скучать и любить от этого не перестает…
И хочется, чтобы Мари приехала быстрее, и для дела это нужно, и страшно. Фридрих, по всему, удрал в Кадану – и его приняли, вот бы знать, зачем каданцам такой «подарочек» - но удара в спину можно ожидать в любой момент. Далеко не все рады видеть на троне Фельсенбурга, а среди тех, кто рады, найдутся желающие убрать от будущего кесаря безродного адмирала. И Олафу, и Марте, и всем, кто рядом с ними, будет грозить опасность. Олаф старательно думал о людях, способных навредить Маргарите и Марте, чтобы не думать о другой опасности. Отступившей, но пока не исчезнувшей.
Если бы Ротгер не объяснил, кошки с две бы Олаф догадался, что происходит и как с этим можно бороться… спасибо ему, лучшему другу и верному врагу, за знание, которое становится оружием. Подозревал Олаф, что на этом-то фронте они с Вальдесом никакие не враги, а, наоборот, сражаются плечом к плечу.
* * *
Потрескивающий в камине огонь для человека, выбравшего море и скитания под парусами, всегда будет означать домашний уют. Особенно в такую погоду, когда слова «белый день» кажутся издевкой – день не белый, а серый из-за снежных облаков, полдень от раннего утра не отличишь, хорошо хоть метели прекратились. Устроиться поудобнее в кресле, вытянуть ноги к огню, чтобы согревал, выпить чего-нибудь горячего и даже не обязательно хмельного… Что говорить, Олаф любил зимой посидеть у огня. Только предпочитал делать это в своем доме, или у друзей, и беседовать с этими друзьями о более приятных вещах, чем омуты и завихрения высокой политики.
Здесь, в этом особняке, он был ощутимо чужим, с его присутствием лишь мирились, но не принимали. Будь его воля, Олаф, наплевав на приличия, переселился бы к Анне, которая его в гости звала, но это значило бросить Руперта одного. Он поймет, конечно же, но расстроится и обозлится на родичей, а их сейчас лучше не ссорить. И так ходят, как по синему льду. До коронации вытерпит, а там...
- Теперь вы стали своеобразным символом, так что извольте смириться.
- Никогда не хотел бы символом, - честно признался адмирал – Но придется.
Он и живой легендой быть не хотел, и изрядно удивился, когда ему об этом друзья сказали. Ведь ничего такого не совершил, казалось бы! Да, дослужился сын оружейника до адмирала, и что? Старание и, не будем скромничать, некоторый талант – вот и всё. Олаф просто делал то, что считал правильным, то, что за него не сделал бы никто, и сам не заметил, как простые моряки и младшие офицеры стали говорить о нем с благоговением. Да и высшие чины – не фок Бермессер и компания, а те, кто морское дело знал и понимал – от младших товарищей ненамного отставали.
По-хорошему, ему бы после оправдания в отставку выйти. Перемирие вот-вот станет мирным договором, воевать долго не придется, да и сомневался Олаф, что после этого разгрома он в состоянии воевать. Только адмирал Кальдмеер никогда не бросал своих и не дезертировал, и начинать не собирался, а отставка сейчас будет настоящим предательством. Иоганн фок Штарквинд без него бы обошелся. Руперт – нет.
- Конечно, по армии ходят анекдоты про графа, который и в Седых Землях фрошеров на свою… хм, голову найдет, но большинство все-таки одобряет, - спешно прибывший в Эйнрехт Бруно отсалютировал фыркнувшему Руперту бокалом – Думаю, умные люди склонятся к выбору человека, за которым уже стоят и армия, и флот…
- Есть ещё и глупые, - резонно заметил Людвиг.
Молодой герцог Штарквинд, на взгляд Олафа, подозрительно быстро для внука Элизы смирился со своим нынешним положением. Что это – слабый характер? Или железная воля, позволяющая в девятнадцать лет скрывать свои чувства? Или просто Людвиг достаточно умен, чтобы понять, что шанс упущен и надо не о семейных амбициях думать, а страну спасать? Адмирал наследника Штарквиндов раньше видел от силы пару раз, и, понятно, не приглядывался к нему. Теперь поневоле приходилось наверстывать.
- А глупцы пусть винят себя! – прищур у глядящего в огонь Руперта был ой каким нехорошим, хищным.
Человек, знающий Руперта хуже, мог бы решить, что этот взгляд вызван мыслями о том, что кто-то может посягнуть на практически принадлежащую ему корону. Но Олаф знал, что о короне в этот момент Руперт не думает совершенно. У него к Фридриху и его подпевалам свои счеты. Адмирал дернул уголком губ – надо как-то внушить мальчику, что хватит мстить, они на борту «Звезды веры» и за себя, и за погибших расплатились сполна. Месть пьянит, а кесарю нужен трезвый взгляд.
…В бесшумно приоткрывшуюся дверь шагнул слуга, почтительно поклонился хозяину дома и его гостям. Олаф поневоле насторожился – мало ли что могло произойти!
- Господин адмирал – вот только не ждал, что обратятся именно к нему – Для вас срочное послание.
...Похоже, серьезный разговор придется отложить. Адмирал и так не собирался поднимать такую тему иначе, чем с глазу на глаз, но, узнав размашистый почерк Мартина Файермана, понял, что поговорить сегодня вообще может не получиться. И окончательно в этом убедился, когда прочел письмо.
- Вынужден просить прощения, - как же это привычно, выглядеть полностью невозмутимым, когда сердце колотится так, что пульс отдается в кончиках пальцев – Так как должен вас покинуть на некоторое время.
- Что случилось? – Руппи, похоже, собрался по адъютантской привычке вскочить и бежать следом.
- Ничего серьезного, - отрезал адмирал и с нажимом выговорил: - Небольшое личное дело. Которое я, к сожалению, не могу отложить.
- Хорошо, папа, - Марта, молча слушавшая разговор, предупреждающе положила ладонь Руппи на локоть – Возвращайся скорее.
Руперт, кажется, понял – прикусил губы, скрывая улыбку, и согласно кивнул.
«Знаю я ваши личные дела!» - многолетняя придворная дрессировка отлично помогала скрывать чувства и не казаться при этом ледяной глыбой.
- Знаете, дорогие родичи, я, наверное, тоже вас покину ненадолго… - ни к кому не обращаясь, в пространство заметил фельдмаршал.
- Тоже по личным делам? – насмешливо отозвался Альберт.
- Увы, нет. Я – по государственным, - вернул усмешку Бруно и заработал подозрительный взгляд Руперта.
Правильно, граф фок Фельсенбург не может не быть посвященным в некую деликатную тайну начальства. И теперь боится, что фельдмаршал его обожаемому Кальмееру помешает личную жизнь устроить.
Совершенно зря боится, надо сказать! Но объяснять, куда он и зачем, Бруно не стал. Неизвестно, что решат Людвиг и Альберт, но Элиза точно будет против, а спорить с племянницей ему не хотелось. Бруно считал, что поступает абсолютно правильно, прочих же проще поставить перед фактом. Потом оценят его дальновидность.
Ледяного он успел перехватить уже во дворе.
- Прошу простить, но я действительно спешу, - отрезал адмирал на вопрос, куда это он так стремительно собрался, даже не пообедав – Поверьте, это не государственная измена.
- Знаю, - Бруно пожал плечами и спокойно продолжил: - Если вы собрались обвенчаться – а я бы на вашем месте с этим не медлил – то вам понадобится свидетель, в словах которого не будут сомневаться. И, потом, должен же её кто-то к алтарю вести…
Мало кому доводилось видеть Олафа Кальдмеера, изумленного до потери дара речи. Фельдмаршал наслаждался редким зрелищем и прикидывал, что адмирал спросит и спросит ли вообще.
- Но… почему?!
- Подумайте сами, что нам с ней иначе делать? – Бруно откровенно поморщился – Замуж выдавать за кого-то ещё? Рискованно и хлопотно. В монастырь? В двадцать три? Жестоко, и флавионцы могут обидеться. К тому же… да, я помню, что вы этого не хотели и к этому не стремились, но избрание Руперта – теперь лишь дело времени. Это все понимают, и понимают, КТО будет стоять за его троном, к кому он первому прислушается, - фельдмаршал прищурился – Представляете, сколько дам и девиц поменяют к вам отношение?
Кальдмеер представил. В красках, судя по всему. Скривился, потер шрам и нехотя кивнул:
- Многие.
- Уверен, вы долго сможете от них уходить, но, если вдруг женитесь, это может поменять весь придворный расклад. Пусть только в фантазиях интриганов, это уже опасно. Так что… хм… ваш выбор и с политической точки зрения удачен. Согласны?
- Согласен, - медленно выговорил Олаф – Но я не ждал, что это поймут… до того, как я женюсь. И что это будете вы.
- Благодарю за прямоту. Итак?
- Я собираюсь забрать её… - поправил шарф и туманно закончил: - …оттуда, где она сейчас находится. В Адрианклостер я уже был, отец Луциан обещал обвенчать нас в любой момент, как только мы придем.
Бруно кивнул – вот, значит, зачем Кальдмеер потащился ко «львам» в гости сразу, как только твердо встал на ноги.
- Думаю, будет лучше, если я там вас и дождусь. Не стоит пугать нашу девочку.
- Не стоит, - наклонил голову адмирал. Помолчал, внимательно глядя на Бруно - Спасибо.
…Северные церкви и соборы снаружи чаще всего кажутся тяжеловесными. Если строители не позаботились о том, чтобы худо-бедно украсить их снаружи, то получается угрюмая и жутковатая коробка. Истинники всегда шли этой дорогой, словно нарочно стараясь запугать прихожан до того, как они войдут внутрь.
Адриановцы – не такие. Их церкви и аббатства были не пугающими, а строгими и величественными, казались устремленными ввысь даже внешне. А если войти внутрь, то стрельчатые арки, высокие узкие окна с хитрыми витражами и головокружительно высокие потолки заставляли замирать в восхищении, вырывая душу из привычного мира и вознося её в запредельные дали. Орден Славы с умом совместил искусство юга с традициями севера, их храмы по праву считались чудесами архитектурного искусства.
- Ты уверена? – зачем-то спросил Олаф, остановившись у самых дверей.
Маргарита улыбнулась дрогнувшими губами. Неужели он до сих пор боится, что она скажет «нет»?
- Да.
- Хорошо… - он задержал дыхание, как будто собрался нырять – Идем, нас ждут.
Девушка провела рукой по волосам, проверяя, гладко ли лежат. Едва успела просохнуть коса, а сама Маргарита – вымыться и переодеться после дороги, как за ней уже приехали. С того момента, как Олаф вошел в комнату и улыбнулся, прочий мир для неё исчез. Живой, хоть осунувшийся и бледный после болезни, но живой, выздоровевший, рядом с ней, здесь!
«Я понимаю, тебе бы хотелось…» - «Нет! Ничего не надо, правда. Пусть лучше быстрее…» - быстрее, чтобы не узнали, не отобрали, не запретили.
Свою первую свадьбу Маргарита запомнила плохо. Думала она тогда только о том, чтобы не перепутать ничего в длинном ритуале, да не показать свои чувства. Невеста кесаря должна быть если не радостна, то спокойна и полна достоинства, а Маргарите хотелось даже не плакать, а рыдать в три ручья и бежать куда-нибудь. Всё казалось слишком сложным, ненужным и выматывающим, а сейчас за спиной распахивались крылья, и сумрачный день сиял солнечным золотом.
Впрочем, кое-что осталось неизменным.
- Вы?! – Маргарита судорожно вцепилась в локоть Олафа.
- Ну, не надо так пугаться, - успокаивающе поднял руку Бруно – Всё не так страшно. Вы же, по закону, теперь принадлежите к моей семье… будет правильно если я, как старший в роду, стану вашим посаженным отцом.
- Всё в порядке, - негромко подтвердил Олаф. Бережно коснулся рукой ей волос и прошел вперед, к еле заметно улыбающемуся отцу Луциану.
Идалия, наверняка, посмеялась, глядя, как сестра второй раз замуж выходит. Матушка огорчилась бы, отец вовсе был бы недоволен… но Маргарите было всё равно. Ей не нужен был пышный праздник, ей нужен только Олаф, а всё остальное – шелуха и пыль.
- И как вы то объясните?.. – прав был Олаф, когда в шутку говорил, что лучше шторм Полночного Моря и водяной смерч из Померанцевого сразу, вместе, чем гнев Элизы фок Штарквинд. Шутил, потому что сам под такое ни разу не попадал, только наблюдал со стороны, порой не без мстительного удовольствия. Что ж, всё когда-то надо испытать на себе, - Я понимаю эту влюбленную девочку, но от вас, адмирал, я подобного не ожидала! А ты, Бруно, о чем ты думал?! Мало мне было Руперта, теперь и вы дразните весь высший свет!
- Дорогая племянница, тебе по порядку изложить? – фельдмаршала, кажется, гнев Элизы забавлял – Вполне удачный брак, между прочим.
- Об этой авантюре есть, что излагать? – герцогиня закрыла лицо затянутой в перчатку рукой – Куда катится мир?..
- Не будь старой перечницей.
- Я и есть старая перечница! – отрезала женщина – Олаф, почему вы молчите?
- Не люблю оправдываться.
- О, Создатель! Мужчины… Хорошо, что удачного вы здесь видите?..
* * *
…Больше не приходится замирать в ужасе, проснувшись среди ночи, от мысли – что будет дальше. Будущее не походило на Рассветные Сады, но, по крайней мере, стало определенным. Сумасшедшая горная река Излома стремилась к равнине нового Круга – там тоже есть стремнины, омуты, туманы и затонувшие коряги, но по такой воде куда как проще плыть.
Можно в короткие мгновения между сном и явью – теплые, блаженные – прижаться к родному костлявому телу, вдохнуть его запах и обнять с полным правом. Никто не отберет, никто не разлучит. А что косятся – пусть их, разве эти… гусаки придворные… разве они поймут…
И к закатным кошкам ветропляску.
- Спи, - Олаф осторожно выворачивается из покорно разжавшихся рук, на прощание невесомо поцеловав жену в лоб – Совет – дело мужское. Вас туда не пустят, - улыбнулся, подавив вздох.
- Зря, - сонно откликнулась ничуть не обидевшаяся Маргарита – Элизу могли бы пускать.
- Я бы и тебя пустил, но традиция, сама понимаешь.
Маргарита понимала. Сон, вспугнутый ненадолго, бродил вокруг, трогая волосы мягкими кошачьими лапками, которые оборачивались когтистыми лапами кошмаров всё реже и реже. Девушка не торопилась выбираться из-под одеяла – она вполне может продремать ещё пару часов, до того, как её придут будить к завтраку. Совет Трех и Семнадцати собирался в строгом соответствии с древними традициями, по которым женщинам предписывалось ждать своих мужчин дома и встречать их с Совета при полном параде. Времени у неё более чем достаточно, тем более жена скромного барона по сложности нарядов и причесок, и, соответственно, времени сборов кесарине сильно уступает.
Трепещущее сияние свечей ласково щекотало закрытые веки, постепенно перетекая, переплавляясь в сонные видения.
- Скоро он закончится или нет? – Марта в волнении несколько раз сжала и разжала пальцы, заработав осуждающие взгляды от старших женщин – Стемнело уже, сколько можно совещаться…
Разумнее было бы заниматься каждой своими делами, но всё валилось из рук, и женщины постепенно, по одной, собрались в малой гостиной. Выдержанная в зеленых тонах с вкраплениями белого, она была уютной, изящной и вызывала в памяти весенние сады, но сейчас самая милая комната показалась бы им неуютной.
- Не терпится надеть корону? – лукаво поддела подругу Агата, между делом завязывая старую ленточку бантом.
Вольготно растянувшаяся на ковре Гудрун следила за её руками с неподдельным интересом в зеленых глазищах.
- Наоборот, - отрезала Марта без всякой шутливости – Не терпится узнать, что твоему брату предпочли твоего же кузена!
- Напрасные надежды, к тому же для страны Руперт был бы лучшим кесарем, - Элиза, судя по всему, разрывалась между пресловутым благом государства и тщеславием. Как ни крути, ей всё-таки хотелось, чтобы следующий кесарь носил фамилию Штарквинд. Но, похоже, государственные интересы побеждали с немалым перевесом.
Лотта горестно посмотрела на еле ползущую стрелку часов. Часы были более морально устойчивыми, чем люди, даже не дрогнули. На прекрасном лице герцогини было написано немыслимое страдание – то ли из-за грозящей сыну короны, то ли из-за того, что приходилось соглашаться с невесткой насчет её надежд.
Довязавшая сложносочиненный бант Агата бросила конец ленточки на пол, пытаясь заинтересовать кошку. Гудрун тут же вскочила, хищно сверкая глазами и выгибая спину. Бантик ей, судя по всему, понравился, и кошачья принцесса азартно бросилась его ловить. Дебора тут же забыла про скуку, да и Михаэль, в силу возраста не допущенный до ответственных решений, заинтересованно подался вперед. Даже Маргарита оторвалась от вышивания, которым занималась как-то вяло, витая мыслями далеко от шелковых ниток и пялец.
А Марта затосковала сильнее. Вспомнился их кот, черно-белой «фрошерской» раскраски, не такой пушистый, зато поджарый и быстрый, отменный мышелов и ласковый мурлыка. Когда перед проклятым походом отец отправил её к Анне фок Шнееталь, кот остался на попечении экономки, весьма уважающей «тварь закатную» за удавленных крыс и выловленных мышей. Кот, которого отец наотрез отказывался звать именем своего закадычного врага, быстро переделав сокращение Валь в имя Вальхен. Кот не возражал, ему было безразлично – лишь бы с теплого места не гоняли, молочка наливали в качестве премиальных и ласково чесали за ухом. Как-то они в Метхенберг поживают? И Валь-Вальхен, и тетушка Берта, и их дом… успели с ним что-то сделать или нет? Ей, конечно, туда не вернуться – теперь, но есть отец и Мари, которым где-то жить надо.
Распушившаяся Гудрун, похожая на меховую игрушку с глазами, подобралась и взвилась в победном прыжке, хватая пляшущую над головой игрушку. Закогтила и свернулась в клубок на полу, не выпуская ленту – моё-моё-моё, поймала – не отдам!
- А кошки – это же весело! – сделала открытие просмеявшаяся Дебора – Мама, давай тоже кошку заведем?
Михаэль сделала сестре страшные глаза:
- Они же Леворукому служат!
- Мик, ну не будь таким занудой – кардиналом станешь.
- Не хочу!
- Тогда не проповедуй!
- Дети, - мягко укорила Лотта – Не ссорьтесь по пустякам.
- Тем более кошку, скорее всего, придется вернуть хозяевам, - заметила, как бы между делом, Элиза.
- Адриановцы будут просто счастливы, - проворчала Марта, отворачиваясь к окну.
В комнате стало тихо, только тикали часы да ворчала расправляющаяся с бантиком Гудрун. И в этой тишине грохотом военной канонады прозвучали стук двери и быстрые шаги. Марта вскинула голову, Маргарита медленно отложила вышивание, Лотта прижала руки к груди, младшие Фельсенбурги забыли про кошку, а сама кошка – про ленточку. Спокойной осталась одна бабушка – она только выпрямилась в своём кресле.
…Руппи влетел в гостиную, взъерошенный и злой, остановился, захлопнул одну из дверных створок и прислонился к ней спиной. Выпустившая отвоеванный бантик Гудрун кинулась к нему со счастливым взмякиванием и принялась тарахтеть, увлеченно бодая колени обожаемого хозяина и норовя потереться боком.
- Всё, Принцесса, домурлыкались, - мрачно объявил ей Руперт.
- Всё?! – Марта медленно поднялась на ноги – Тебя?!
- Да, - Руппи обреченно зажмурился.
- Руперт, - властно заметила Элиза из кресла – Неужели на Совете вы были так же несдержанны?
- Нет, что вы, - за Руперта ответил Олаф, аккуратно открывший не забаррикадированную створку – Там он вел себя более чем достойно…
- Что же теперь будет? – Агата, забывшая всю бабушкину выучку, беспомощно хлопала глазами.
- Подготовка к коронации!
* * *
Руперт был искренне уверен, что утром перед коронацией его придется долго расталкивать. Очень долго. И неизвестно, проснется ли он или нет. Последние недели он засыпал, кажется, раньше, чем успевал вытянуться на кровати – пусть без короны, но обязанности кесаря ему пришлось на себя взять. Отец с бабушкой, посовещавшись, придумали как э то назвать, но Руперту дела не было до того, как он официально именуется. Дела пожирали силы и время медленно, но верно.
Делом он согласен был заниматься. Но подготовка к коронации доканывала окончательно. Вопросами как всё сделать, кого куда посадить и прочим официозом героически занимались родичи, но от вопросов вроде герба Руперту было не отвертеться. Впрочем, здесь он быстро расставил всё по местом – гербом Дриксен останется коронованный лебедь. Лебедь – и точка! А ему родных ёлок хватит. Род может угаснуть, кесарь может смениться – страна будет жить. Руперт так и не понял, почему после утверждения решения к нему подошел Бруно, очень серьезно посмотрел в глаза и поблагодарил. Разве можно было поступить иначе?..
А снятие мерок для подгонки короны под голову – если с ней случиться конфуз, народ посчитает это плохой приметой, а дворяне – поводом почесать злые языки… а пошив коронационного платья… а само это платье… Людвиг, глядя на приготовления, задумчиво изрек: «Знаешь, Руперт, я уже рад, что мне всё это не грозит» - получив в ответ нечто среднее между стоном и сдавленным рыком. Когда-то Руппи считал, что жизнь наследника Фельсенбургов полна сложностей и ненужных ритуалов, и с радостью сбежал от них на флот. Глупец, он тогда не подозревал, насколько ими полна жизнь кесаря!
Та отдушина, которая была до официально избрание – общение с близки людьми – практически исчезла. Даже Марта, не говоря об её отце, была по горло занята. Вязкая неопределенность закончилась, всех закружили неимоверно срочные и поглощающие без остатка дела. Элиза пару раз намекнула, что, если Руперт хочет окончательно обезопасить жену – а многие, очень многие желали бы видеть на этом месте более родовитую девицу – то должен как можно скорее озаботиться наследником. Какой наследник, какой супружеский долг, если Руппи толком выспаться не всегда успевал! Хотя они, конечно, пытались восполнить количество качеством, с неподдельным энтузиазмом и выдумкой подходя к жизненно важному вопросу. И оба надеялись, что после коронации времени будет больше.
А Весенний Излом неумолимо приближался. Назначить коронацию на эту дату посоветовал всё тот же отец Луциан. Адриановец с кристально честным видом объяснял Совету, что это будет очень символично – новый Круг, новый год, новая династия. К тому же, очень полезно для борьбы со всяческими суевериями. Ох, подозревал будущий кесарь, что не борьба с суевериями побудила монаха настаивать на этой дате, а вовсе даже наоборот…
…Что его разбудило, Руперт не понял. Глухой час, даже слуги, наверное, спят - он вздрогнул, когда из смежной комнаты донесся приглушенный бой часов. Посчитал… точно, все спят. И ему бы выспаться. Руппи сел в кровати, сдавил виски ладонями – что-то странное нарастало в окружающем мире, тревожное, непонятное.
Он успел похолодеть, подумав, что это та самая скверна, которую они пытались вычистить. Сглотнул, мысленно шикнул сам на себя, призывая к спокойствию – и, прислушавшись к своим ощущениям, почти успокоился. Что-то, определенно, происходило. Но – не здесь. Где-то далеко. Но жизненно важное. Но его напрямую не задевающее… Но – от этого их будущее тоже зависит!
Голова, определенно, шла кругом.
Излом?..
- Какое же счастье смотреть на всё это со стороны!..
Пока что Маргарита смотрела исключительно в зеркало. Отражение казалось незнакомкой – бледная большеглазая… девушка? Нет, скорее – молодая женщина, в скромном темно-голубом платье с белой оторочкой. Голубые топазы сережек и ожерелья хитро поблескивали, когда она поворачивалась. Этот изящный и неброский набор, в числе прочих, почти не силой вручил ей Руперт со словами: «Коронные драгоценности принадлежат короне, а это – ваше!». Брать что-то из «прошлой жизни» Маргарите было тошно, но здравый смысл соглашался с Руппи, да и обижать без того задерганного парня не хотелось.
- Не совсем со стороны, - рассеянно откликнулся Олаф – Я тоже не представлял, что когда-нибудь…
- Олаф? – она встревожено обернулась на слишком долгую заминку – Опять?!
- Нет. Что бы это ни было, оно закончилось. Хотел бы я знать, что же случилось.
Адмирал задумчиво гладил шрам, отсутствующим взглядом изучая занавешенное окно. Если бы «это» продолжалось – к Леворукому этикет и прочее расписание, он бы пошел к Руппи. Он и так почти решился срываться и бежать, но чудовищное напряжение оборвалось, уступив место немыслимому облегчению. Олаф растерялся – но минуту назад придавленное неподъемной тяжестью сердце билось легко и ровно, дышалось свободно, и откуда-то из глубины – сознания? памяти? крови? – всплывало ощущение, что они успели. Кто успел? Что?! На душе было спокойно, как никогда, все проблемы в это утро казались решаемыми, а злые языки недоброжелателей – не стоящей внимания ерундой. Что они значили по сравнению с тем, что едва-едва их не накрыло…
- Пора, - наконец очнулся Кальдмеер – Нам не стоит опаздывать.
- Нам – точно, - Маргарита тихо засмеялась, прикрыв лицо рукой.
* * *
«Двенадцать… десять…» - мысленно отсчитывал про себя Руперт шаги по синей, вытканной серебряной нитью дорожке.
Накануне его зажали в угол бабушка с отцом. «После делай, что хочешь – перекусывай на ходу, сиди на столе и подоконниках, ночуй у жены – но саму коронацию изволь не портить!» - категорически заявила Элиза и, не с ходя с места, устроила настоящий экзамен. Проверяла, хорошо ли её внук всё запомнил…
…Запомнил-то хорошо, не сбиться бы теперь! Помнить-помнить-помнить, не только свои действия по порядку, но и то, что должна делать Марта. Она-то вообще не участвовала раньше ни в чем подобном, вдруг собьется? Но Марта пока с блеском исполняла свою роль, идя в шаг с ним, не сбиваясь.
Выходящие на восток витражи полыхали, подсвеченные солнцем. Выложенные золотистой плиткой стены и резные колонные колонны там, где о них разбивались лучи, были окрашены всеми цветами радуги. Главный храм Эйнрехта лет сто назад перестроили, превратив довольно-таки мрачное здание в нечто возвышенно-парящее. От самой первой, небольшой церкви остался разве что крытый глубоко в земле фундамент.
Статуи святых и благочестивых кесарей строго смотрели сверху вниз на четко шагающих вперед преемников. Святые на витражах провожали идущую вперед пару любопытными и немного лукавыми взглядами. Люди вдоль дорожки застыли в положенном благоговении, но только Создатель с Леворуким могли бы сказать, кто о чем думает, слушая величавое гудение органа и глядя на своего будущего повелителя.
Пять шагов. Три. Руперт шел, непреклонно вскинув голову, не отрывая взгляда от застывшего в конце пути отца Луциана… магнуса Аристида.
- Кардинала я выпускать из тюрьмы ради коронации не буду!
- Судить духовного владыку земным судом… не слишком ли дерзко? - сомневается отец.
- В самый раз! – категорически отрезает Руппи – Его преступления очевидны. Если Эсперадора нет, то пусть отвечает перед страной, которую отдавал узурпатору и преступнику…
- Да, но тогда встает вопрос о том, кто его заменит. Получается, что кардинала у нас как будто и нет…
- Зато магнус Славы есть, - четко проговаривает Руперт, глядя в глаза третьему собеседнику – Я ведь прав… Ваше Высокопреосвященство?..
- Вы правы, - Луциан-Аристид не опускает взгляда – Но это против всех канонов.
- Тогда к кошкам каноны! Вы же понимаете, эсператизм никогда не будет прежним, и, если мы будем цепляться за традиции – всё равно ему не поможем…
…Вот и Рассветные Врата. Лицо Аристида серьезно и непроницаемо, Руперт постарался ему не уступить, но в памяти невольно всплывала промозглая ночь, сумасшедший бег на грани полёта, плеск реки и двое монахов, неспешно идущих по улице. В ту ночь… нет, раньше! Выбор был сделан, когда лейтенант Руперт фок Фельсенбург прыгнул в лодку, отказавшись бежать с Бермессером домой, поджав хвост. Извилистой была эта дорога, на которой Руппи то летел, обгоняя судьбу, то полз наощупь, по пути наглотавшись крови, ветра и солёной воды. Он хотел только спасли Кальдмеера, хотел восстановить справедливость… ведь хотел же? Так получай. От кого зависит справедливость, как не от кесаря? В чьих руках жизнь и смерть любого дриксенца?
В Дриксен Судьбу часто аллегорически изображали, как женщину с завязанными глазами. Что-то от истины в этом было: в ответ на мольбы, мечты и неистовые желания кому-то она не дает ничего, кому-то – слишком мало, а кому-то – отсыпает с горкой, столько, сколько не просил и не хотел.
Церемония шла своим чередом, Руппи без запинки отбарабанил положенные ответы, бабушка наверняка будет довольна. Звонкий юношеский голос отдавался под высокими сводами, в полной тишине – орган замолк, а люди не смели и вздохнуть.
- …Если знаете, встаньте и ответьте. Свеча Истины зажжена. Пока не погас огонь, откройте тайное – и будете прощены.
Руперт напряженно уставился на трепещущий огонёк…. Как на последнюю надежду.
И тут же устыдился. Охать, скулить и сетовать на судьбу недостойно Фельсенбурга! Если никто другой не сможет взвалить на себя эту ношу… значит, должен справиться он. И справится. Кесарь – лишь первый слуга своей страны. Пора об этом вспомнить.
А огонек затанцевал, как рыжая бабочка, и тихо, беззвучно погас.
- Руперт из дома Фельсенбургов, нет никого, кто оспорил бы твоё право. Нет никого, кто знал бы про тебя дурное. Ты чист в глазах слуг Создателя, - ну, если под слугами Создателя подразумевать Орден Славы, то, конечно же, чист… - Возблагодари же и восславь Его, ибо Он есть истина первая и последняя, начало всему и вместилище всего.
- Славлю Создателя устами и сердцем, - слова, всего лишь слова, пустой ритуал… другим он важен, что же, будем соблюдать.
Руперт ждал следующего вопроса, про духов нечестивых, и с тоской приготовился врать – как же, отречется он от своей зездноглазой ведьмы, ждите! – но Аристид и не подумал его задавать. Вместо этого он хорошо поставленным голосом принялся читать наставление кесарю, про возлюби брата, не предавайся излишествам и так далее. Руппи удивленно сморгнул – ну не мог он перепутать, читал же порядок коронации и зубрил положенные реплики. Аристид, не сбиваясь с речитатива, лукаво прищурился. Значит, всё было правильно, а слова магнус Славы пропустил нарочно…
- Мэратон! – кедровый венок исчезает в корзине, а Руппи чувствует, как мелко дрожит рука Марты. Предусмотрительные предки аккуратно расписали все возможные варианты коронации на случай, если династия прервется. Был среди них и такой, предусматривающий наличие у будущего кесаря супруги. Их в таком случае предписывалось короновать одновременно. Вопросов-ответов кесарине не полагалось, но венок, целование упрощенной копии жезла Эсперадора (сколько веков это вещице…) и ожидавшая в корзине корона наличествовали.
Второй венок отправляется вслед за первым. Жаль, нельзя скосить глаза и посмотреть на Марту, но она сильней сжала его руку и, кажется, перестала так явственно трястись. Самого Руппи разбирал совершенно неположенный на коронации смех – при виде корзин сразу же вспоминался пушистый «кошмар». Гудрун-принцесса дожидалась своей участи в Морском Доме – не в камере, конечно, а в специально отведенных для коронованных особ комнатах. Гудрун-кошка тосковала в кесарских покоях.
- Именем Создателя нашего называю вас кесарями Дриксенскими, - только сейчас в ритуальных речах отразилось, что их тут, вообще-то, двое – Будьте милосердны к слабым и беспощадными к злобствующим и возгордившемся. Да будет над вами благословление Создателя!
Высверкнули зеленью изумруды в зубцах, и тяжелый золотой венец опустился на голову, сев, как влитой. Так уж сложилось, что дриксенские короны были одна на другую не похожи – массивный золотой обод с короткими зубцами, украшенными изумрудами, для кесарей, и легкий серебряный венец, острым углом возвышающийся надо лбом и постепенно сходящийся в тонкую полоску на затылке – для кесарин. Дриксен всегда считалась державой мореходов, и древний ювелир счел, что супруге кесаря подойдет корона с жемчугом – крупные, свободно закрепленные жемчужины чуть покачивались в венце, окруженные искрящимся сиянием небольших бриллиантов. Конечно, можно было бы сделать новые короны, более похожие друг на друга – но прежние кесари не нарушали традиций, не собирался этого делать и Руперт. Кесарская корона – почти святыня, нельзя её трогать, а вторая… тут у Фельсенбурга были исключительно корыстные соображения. Жемчужно-бриллиантовый венец так шел Марте…
Всё! Руперт поднялся первым, подав руку жене. Марта, тоже простоявшая на коленях всю церемонию, держалась молодцом, выпрямившись свободно и легко. Герцогиня Элиза гоняла её с такой же безжалостностью, как Руппи – и теперь Марта не споткнулась, не замешкалась, и даже шлейф сине-белого платья красивыми складками лег на ступени, не сбившись комом.
Двое стояли на возвышении, убранном еловыми ветками. Пока они были на коленях, люди в храме стояли. Но теперь, когда новый кесарь сделал шаг вниз, осторожно ведя за руку жену, их подданные преклонили колена – мужчины встали на одно, женщины на оба. Все… Элиза, железная герцогиня, выстоявшая там, где сломались бы многие. Герцоги Фельсенбурги, в жизни не помышлявшие увидеть сына коронованным. Людвиг фок Штарквинд, который должен был стать наследником короны, но остался кузеном кесаря. Адмирал Кальдмеер с женой, который… из-за которого Руперт… и многие, многие, другие…
«И теперь это всё моё…» - лишь сейчас Руперт до конца осознал, всем сердцем почувствовал, кем он стал и что должен вынести.
Удержи на плечах небо, бывший лейтенант флота. Стань благом своей страны, а не её проклятием!
…Хор пел, орган возвышенно стенал, а магнус Славы шел след в след за юным кесарем. Теперь Аристид намертво привязан к Дриксен, но последний уцелевший магнус об этом ничуть не жалел. Год назад он застал на Севере пошедшую вразнос страну и до омерзения знакомых истинников. Теперь… кто знает, что будет теперь, но хотя бы участь Агариса Эйнрехту больше не грозит.
Трое шли вперед, к выходу – а за ними постепенно поднимались и присоединялись к шествию остальные. Сначала – родственники кесаря, потом – ближайшие соратники… забавно, Олаф Кальдмеер угодил и туда, и туда. Аристид ему сочувствовал, адмиралу наверняка очень неуютно. А спины у идущих впереди напряжены. Аристид внимательно наблюдал за обоими, и сейчас понимал их чувства. Марта почти в ужасе, но увидеть это можно, только поймав взгляд, в лице ни мускул не дрогнет. Руперт – весь как натянутая струна. Осознал и понял?
Адриановец был убежден, что кого-кого, а этого юношу власть не испортит. И благословлял Создателя, судьбу, Леворукого и всех древних Богов за то, что они в одну далекую ночь не разминулись друг с другом.
* * *
Полезная вещь – репутация!.. Именно на ней строился безумный план Марселя, когда он сунулся к Альдо в пасть. Правильная репутация, чуток наглости, благосклонная помощь Фомы – и дело сделано.
Правда, теперь всё обстояло с точностью до наоборот. Марселя Валме больше никто не считал легкомысленным повесой, напротив – на блестящего подтянутого кавалера смотрели с подозрением, ожидая если не пакостей, то неожиданностей.
«Это было печально…» - Марсель подавил усмешку. От него не шарахались, конечно. Но мужчины смотрели настороженно, а прекрасные эреа… простите, сударыни… не торопились томно вздыхать и строить глазки. А жаль. Много можно сказать про Дриксен, но девушки здесь красивы – загляденье! И ещё жаль, что пока, увы, не до прекрасных дам… дела, дела!
- Его величество ждет вас!
Марсель солидно кивнул и шагнул в открывшиеся двери.
Пока длился обмен положенными приветствиями, Марсель успел приглядеться к его новому дриксенскому величеству. И величество офицеру для особых поручений понравилось. Высокий, подтянутый, красивый без слащавости, с быстрыми точными движениями, в которых сквозило что-то хищное – а ещё Марсель сумел разглядеть тени под глазами собеседника. Тени усталости и недосыпа… как они напоминали Валме другое величество, талигойское, в те времена, когда оно ещё величеством не было! Пожалуй, они друг с другом договорятся.
А кесарь, между прочим, тоже умеет преподносить сюрпризы и неожиданности… одна такая, хм, неожиданность сидела в кресле у окна, чинно сложив руки на коленях. Её Марселю представили сразу же, после чего девушка села в своё кресло и сидела там молча. Просвечивая Марселя очень неженским взглядом. Не иначе, у отца научилась.
- Должность талигойкого посла теперь занимаете вы?
- Временно, - учтиво поправил Марсель – Вопрос о назначении нового посла решался, когда я выезжал из Олларии. Меня же отправили вперед с… особым поручением.
- Можете говорить открыто, - прищурился Руперт – От жены у меня тайн нет, - и покосился в сторону упомянутой.
Взгляды, которыми они обменялись, были похожи на проблеск солнца в облаках. Марсель даже позавидовал. Ну что же! Нет, значит нет!
- У меня два послания, - без обиняков перешёл к делу Валме – Одно – официальное, - сверток с печатями перекочевал из рук в руки – Для всех. Второе – лично вам от его величества Робера Первого и герцога Алва.
Дриксенская тайная служба, похоже, не вымерла. Или кесарь на редкость хорошо владел собой, не показав удивления.
- Могу я спросить, как это произошло? Эпинэ не было в списке наследников Франциска…
- Хм… внезапно, - Марсель позволил себе усмешку – герцога Эпинэ короновали… ммммм… если это можно так назвать… в день Весеннего Излома по инициативе герцога Алва, поддержке народа и благословления эсператистской и олларианской церквей. Первые лица государства и большая часть фамилий их решение поддержали.
- Весенний Излом… - кесарь судорожно стиснул второе письмо. Первое, позабытое, сиротливо валялось на столе – Это было на рассвете?!
- Да, - кивнул Марсель.
Хвала… кому-то, кто там, наверху, есть. Рокэ не ошибся, новый дриксенский кесарь понимает. Всё, что нужно – понимает.
Шанс договориться из призрачного становился чем дальше, тем реальней.
* * *
…Чем дальше, тем больше весна становилась похожей на себя. Небо поднималось всё выше и выше, наполняясь нежным сиянием, мокрый ветер нёс тепло, а день уверенно отбирал у ночи минуты. Маргарите казалось, что она вот-вот оттолкнется от земли и взлетит вверх, невесомая, как пронизанное светом облачко.
Вчера она умудрилась расплакаться на пустом месте, разглядывая из окна пригревшиеся на солнце дома. На встревоженный вопрос Олафа только и смогла бестолково выговорить, что очень счастлива. Обняла, прижавшись мокрой щекой к плечу… это было в самом деле счастье, пронзительное до слез – тесно сомкнувшиеся дома, недалекое море, дышащее солью, без устали бьющее в скалы, причалы и борта кораблей, а главное, понимание, что это – навсегда. Море звало её с тех пор, как Маргарита шагнула через порог эйнрехтского дворца, не давало покоя в снах и мечтах, звало вернуться. И она вернулась, свободная и счастливая. Жить здесь, видеть каждый день эту уходящую вниз улочку, эти дома, черепичные крыши и далекие шпили, ждать, когда Олаф вернется из очередного рейда – разве может быть сто-то лучше!
И было ещё кое что… заставлявшее Маргариту плакать без повода, с удовольствием уплетать подсоленные сухарики и дремать в кровати дольше обычного, свернувшись уютным калачиком, как сейчас.
- Я думаю позвать врача, - Олаф уже натянул рубашку и штаны и стоял, держа в руках жилет – Не нравится мне твоё состояние.
Ему не привыкать было, вскакивая ни свет, ни заря, бежать в Адмиралтейство, чтобы решить сотню неотложных вопросов. Метхенберг встретил блудного адмирала с распростертыми объятьями – уж кому-кому, а морякам не надо было объяснять, что такое фок Бермессер. По повешенному мерзавцу никто не плакал – его ставленники успели разбежаться, а остальные приговор Вальдеса и Руппи бурно приветствовали.
Олаф быстро вошел в привычный ритм, заперев сердечную боль в самый дальний тайник души. Ади, Отто, Готлиб… вряд ли бы они одобрили раскиселивание. К тому же, теперь было, с кем поделиться, перед кем выговориться – Мари прекрасно умела слушать. Садилась на кровати, подобрав ноги, упиралась острым подбородком в согнутые колени и смотрела широко распахнутыми глазами. Даже если не говорила ничего – ему становилось легче.
…А вот самому адмиралу кое-что стало даваться тяжелее. Одно дело – выбираться по утрам из пустой постели, ежась от неизбежного холодка, быстро натянуть мундир, позавтракать на бегу и выйти из дома. И совсем другое – когда к боку прижимается теплое-родное-мягкое, дышит в ключицу и щекочет выбившимися из заплетенной на ночь косы прядками. Нет, задержек себе Олаф не позволял. Но непривычное сожаление, выбираясь из-под одеяла, испытывал в полной мере.
- Ничего, - одеяло, бережно подоткнутое совсем недавно, зашевелилось, явив на белый утренний свет взлохмаченную макушку и сонные светлые глаза – Правда, всё в порядке, не беспокойся. Когда я Ольгерда носила, было намного хуже.
- Так, - Олаф положил жилет обратно на кресло – Ты хочешь сказать, что… - и запнулся, недоговорив.
- Хочу, - Мари выпростала из-под одеяла руку, отбросив его от лица. Стало заметно, что она улыбается нежно и с озорством – Я ребенка ношу.
- И… к-когда? – Олаф опустился на кровать рядом, накрыв рукой мягкий одеяльный сверток – То есть – сколько?
Она поняла:
- Я считала, получилось, что третий месяц.
- Либо прямо перед коронацией, либо сразу после. Так. Понятно. Почему сразу не сказала?!
- Но ты был так занят… я… я не хотела лишний раз беспокоить…
Олаф затрясся от беззвучного смеха. У Маргариты глаза мгновенно стали испуганными и едва не виноватыми, она торопливо села, но Олаф, не дав жене и слова сказать, греб её в охапку. Вместе с одеялом, не переставая смеяться.
- Чудо ты моё! В перьях… лебединых… - адмирал, наконец, справился с душившим его смехом – Беспокоить! Мари, я не помню, когда в последний раз так радовался.
- Хорошо… - она потянулась, обнимая Олафа за шею, прижимаясь доверчиво и ласково – Флот восстановить… это нужно, но ведь если восстанавливать – то для кого-то, правильно?
- Правильно, Мари. Теперь – всё правильно.
…знать, суждено сбыться северной нашей жизни…
Эпилог
читать дальше- Повелители Скал? – Руппи раскачал цепочку, которую оттягивал тяжелый серебряный медальон. К странному узору на нём добавились неглубокие царапины, а на обратной стороне красовалась пара вмятин – Бред какой-то.
- Как посмотреть… - брат прикусил губы, заглянул в пожелтевший конверт, покачал головой: - Нет, письмо Алвы я буду на свежую голову читать. Руппи, ты не задумывался, что на этом изломе было слишком много... странного? Необъяснимого?
- Задумывался, но… - младший близнец подкинул и поймал медальон – Я считал, что все просто приукрасили историю. Ну, знаешь, такие вещи неизбежно становятся легендами… держи.
- А?
- Медальон держи. Ты же старший. Интересно, где его нашли? Последний Окделл сгинул, неизвестно, где…
- Вот завтра и прочту, если, конечно, герцог об этом сказал, а то с него станется просто выдать, хм, инструкцию без пояснений.
Братья привыкли, что война и политика незримо дышат им в спину. Дядья будущего кесаря, племянники флавионской герцогини… Отец умудрялся оставаться выше этого, живя сначала морем, а потом, как вышел в отставку и передал командование «воскресшему» адмиралу Доннеру – высшей военно-морской школой. Они тоже успели выучиться у отца… Ледяной Олаф своим сыновьям ни малейшей поблажки не давал, спрашивая с них наравне со всеми. А они и не требовали снисхождения, в полной мере переняв честность отца и его любовь к морю.
«Не пытайтесь стать такими, как я. Будьте собой!» - напутствовал он перед первым назначением, перед первым – настоящим! – выходом в море. Они согласны быть собой, если это не запятнает имени отца… его памяти. И – теперь – памяти матери. Близнецы невольно сверяли свои поступки и решения по родителям.
Мама бы поняла, что они хотят сделать, и одобрила бы.
- Не спите?
Лейтенанты одинаковым движением подняли головы от стола, на котором рабочий беспорядок чередовался с аккуратно разложенными и рассортированными стопками листов и конвертов. Ротгер очень серьезно относился к семейному архиву, а Руперт, как всегда, готов был помочь брату.
…Оливи смущенно переминалась в дверях. Из-под теплого халата, в который куталась девочка, выглядывал край кружевной ночной рубашки, в завитках распущенных волос играли золотые блики, а под серыми глазами залегли горестные тени. Когда Руппи вернулся из рейда и, мокрый, сумрачный, добрел до дома, убитая горем сестренка спала мертвым сном – и он сразу пошел к брату, не рискуя её беспокоить. Все эти дни она ходила, как в воду опущенная, горюя… и оставить Олу здесь, одну, в таком состоянии было немыслимо. Поздний ребенок, малышка, младше их ровно на десять лет – уж как они её ни берегли, только от жизни не сбережешь. Придет и поставит свои условия.
Да, мама бы их поняла.
- А ты? – ласково спросил Руппи.
- А я с вами посижу, - девочка шмыгнула в комнату, забралась с ногами в кресло и смотрела оттуда, как испуганный зверек – Вы скоро опять уйдете!
- Уйдем, - Родд отложил письмо в стопку неразобранных, но медальон продолжал машинально вертеть в руке – Но тебе тут тоже лучше не оставаться.
- Ох, - она тихо вздохнула – Я так и знала.
- Ола, - негромко выговорил Родд – Тебе нужен дом, а не склеп.
В глазах девочки застыли слезы. Это ведь мама говорила, тогда… когда ей предлагали уехать из Метхенберг. Она могла назвать любое место, её даже звали к флавионскому двору, но Маргарита Кальдмеер осталась с детьми. Лекарь озабоченно качал головой, вполголоса говоря близнецам, что у госпожи баронессы больное сердце – Излом не прошел даром, оставив глубокий след не только в душе, а тут ещё смерть мужа – и она вряд ли протянет полгода… А она прожила три. И эти три года они возвращались домой.
- Ну, Ола! – Руппи пересел на ручку кресла, обнимая сестру – Тебе уже тринадцать лет! Всего-то два-три года – и ты сможешь вернуться. А Марта будет очень рада, и Астрид по тебе скучает…
Девочка прижалась к брату. Она любила и старшую сестру, и племянницу – которая относилась к тетушке соответственно возрасту, как к младшей сестренке – но три года не видеть родной Метхенберг!
Родд присел перед креслом, взяв в руки холодные ладошки Олы:
- Понимаешь, так будет правильно. Мы за тебя отвечаем, мы, все – ИХ дети, мы не должны сдаваться и отступать. Как бы ни было тяжело, мы всё преодолеем и всё сможем. Через нежелание, через боль, через всё. Кальдмееры не предают и не бегут с поля боя, - Ола торопливо кивнула, проглотив слёзы, и старший продолжил – Иногда надо не предать себя, когда поле боя – вся жизнь.
- Она ещё впереди, - тихо добавил Руппи – И только от нас зависит, как мы её проживем.
- Я поняла, - Оливи утерла слезы и выпрямилась в кресле – Я поеду, конечно, поеду, чтобы вы не волновались! Вам же… в море… Но я обязательно вернусь.
- А мы в тебе и не сомневались, - Руппи с облегчением потрепал сестру по затылку – Мы всегда возвращаемся!
Из боя и обычного рейда, из похода к Новой Дриксен и из Седых Земель, из бури и штиля – возвращаются туда, где их ждут.
До чего славная семейная традиция!
Вех на пути нет – чистого свет снега.
Звездами чей-то след – в небо.
Звездами чей-то след – в небо.
URL записи