14.
читать дальшеМожет быть, год-полтора назад ночевка в военном лагере, на походной кровати, была бы для Маргариты целым приключением, которое могло оживить и взволновать привыкшую к безмятежной дворцовой жизни девушку. Сейчас же она извинений за «несоответствующую комнату» просто не поняла. Чисто, аккуратно, есть, дверь, чтобы запереться, и кровать, чтобы упасть и заснуть – разве нужно больше?
Маргарита не просто привыкла бежать без оглядки, ночую, где придется – она, занятая своими мыслями, неудобства и тяготы пути едва замечала. Мысли была заняты прошлым, настоящим… или, как этим вечером, будущим.
Будущее пугало, скручивая внутренности в ледяной жгут. До тошноты, до головокружения страшно – ей оставаться «в тылу», а им, всем им идти вперед. Обычный бой честен, шансы не вернуться равны у обеих сторон, но здесь оружием станет не только и не столько сталь, сколько интриги и подлость… Один раз они Олафа едва не сгубили!
Не бояться за уходящих невозможно, так же, как страх свой показать. Олаф должен думать о деле, а не о её слезах. Тогда он сможет победить… тогда…
Маргарита сжала в руке маленький флакончик, сплющенный с боков, словно фляга. Прозрачная жидкость плескалась на самом дне, алатской ветропляски, добытой в Хексберг, хватило бы и на эту ночь, и, возможно, на следующую… которой не будет.
Маргарита тихо и осторожно спрятала флакон во внутренний карман висящего на гвозде плаща.
Нечего терять. Нечего ждать. Нечего бояться.
Сегодня она будет просто жить.
Насколько легки, прозрачны и невесомы северные ночи конца весны и начала лета, настолько же чернильными и непроглядными они становятся к осени. Обволакивают, застилая взгляд, пророча долгую зиму.
Свеча давно погасла, во мраке комнаты едва угадывался проем окна – ненамного светлее, там, снаружи, тьма была разбавлена огнем сторожевых костров – перевалило за полночь, но к Олафу сон не шел. Адмирал смотрел в темноту и думал о том, что последний год он только и делает, что прощается. С погибшим флотом, с друзьями и врагами, с жизнью… теперь вот – с Мари.
Они не говорили об этом, они вообще почти ничего друг другу не сказали. Олаф только заметил, что зря она пришла, слишком опасно – заметят…. «Но я уже пришла» - а дальше слова стали не нужны.
Она не просила остаться, а он не обещал вернуться. Невероятная удача, невозможное счастье – полюбить женщину, с которой можно быть честным и которая поймет, примет твою честность, как должно.
«Постараюсь выжить… ради тебя. Ради всех вас» - нежная улыбка в ответ, пушистые волосы под рукой, теплое родное дыхание на щеке. Что бы дальше ни было, этого у Олафа никто не отнимет.
У временных жильцов этого дома хватало иных забот, чем следить за дверьми. И те пользовались свободой – шуршали по полу и скрипели петлями в своё удовольствие. Правда, пока очень тихо, деликатно, но в скорости грозили разгуляться на все голоса.
Бруно, которого было почти невозможно разглядеть в полутьме тупика, молча ухмыльнулся, проводив взглядом девичью фигурку, исчезающую за дверью. Распущенные волосы, из-под теплого дорожного плаща виден подол свободного нижнего платья… Дверь прошуршала обратно и плотно закрылась.
- Личные обстоятельства, да, ваше величество?..
Не зря он, как последний дурак, торчал в этом закутке. Увидел то, что ему нужно и убедился, что всё понял правильно.
Выдавать девочку кому-то, да хоть той же Элизе? Зачем? Бруно сразу же решил, если подозрения подтвердятся, сделать вид, что ничего не заметил. Если Маргарите так по душе Кальдмеер, пусть берет своего Ледяного и едет с ним хоть в Метхенберг, хоть в Эзелхард, хоть в Хелленштайн и будет там счастлива. Фельдмаршал жену племянника жалел, как человека, и, пожалуй, симпатизировал. О такой жене можно было только мечтать, но как на кесарину он на Маргариту досадовал. Правительница Дриксен, особенно в такие времена, должна быть достойной парой мужу, а не тихоней, от которой лишнего слова не услышать!
Выдать её замуж сразу же, как овдовеет, и спровадить подальше из дворца… чтобы снова стала милой девушкой, а не безмолвным придворным украшением, о которое все спотыкаются.
* * *
…Родной замок показался Руперту нахохлившимся и сердитым, как хищная птица, подозрительно глядящая вокруг глазами-бойницами. Вот-вот распушит перья, развернет крылья и гневно заклекочет, отгоняя врага от птенцов-жителей. Но они же не враги – они свои!
Марта смотрела вперед и вверх едва ли не с испугом. Ей гнездо Фельсенбургов виделось неприступным и высокомерным, отвергающим чуждое ему создание. Нет уж! Если всё обойдется, она тут жить не будет. Руппи связал свою жизнь с морем, а жена моряка должна встречать мужа на причале, а не сидеть где-то там, неизвестно где.
Олаф к замку был равнодушен, и ему отвечали взаимностью. Адмирала беспокоило только то, что придется оставить здесь дочь. Он ещё в Хексберг решил для себя, что пора безапелляционных приказов и суровых нотаций для них с Мартой безнадежно осталась в прошлом. Поэтому вместо категорического «Нет!» спокойно спрашивал «А может, не надо?». Девочка повзрослела, научилась выбирать… пусть выбирает, теперь отец вправе лишь советовать. Марта безоглядно неслась вперед по выбранной дороге, явно желая собрать все кочки самостоятельно, но родительское сердце всегда за ребенка болит, и Олаф не мог не переживать, каково ей придется жить в герцогской семье – незваной и нежеланной.
- Добрались! – вырвался у Руперта облегченный возглас, когда подъемный мост опустился, открыв дорогу.
- Что теперь начнется… - вздохнула Марта.
- Политика и интриганство, - мрачно предрек Руппи – А ещё – мама.
- Руперт, ты прекрасно научился настаивать на своём, - Олаф тепло улыбнулся адъютанту – Такого курса и держись, не позволяй сбить себя в сторону.
- Я постараюсь! – парень просиял и под поднятую решетку въехал уже спокойно и уверенно.
Под суровым взглядом Элизы и горестно-недоумевающим – матери Руппи, Марта почувствовала себя неловко. Дорожное мужское платье и небрежно уложенные вокруг головы косы показались чем-то неуместным, неприемлемым и постыдным, но девушка сжала зубы и с вызовом расправила плечи. Не было другого выхода, а значит, стесняться и жаться к стене она не будет!
…А «железная Элиза» сдала и постарела. Она по-прежнему была сурова и горда, во взгляде – привычная сталь и уверенность, но пепельное крыло безнадежности сильно задело эту женщину. Что-то кольнуло в сердце – Марте было её, пожалуй, жаль. Проиграть и потерять почти всё, упустить в последний момент цель, к которой шла всю жизнь! У отца осталось море, звание и опыт, и надежда – нет, не вернуть, но создать заново. Теперь, когда ему открыли глаза, втолковав, что жизнь продолжается и он имеет право… на всё. А у Элизы есть только сумасбродный, своевольный внук и война.
И месть. Пожалуй, даже Руппи так не мечтает увидеть Фридриха на плахе, как его бабушка!
- Отец… матушка, - Руппи выдохнул и выпалил, словно бросаясь с головой в ледяную воду: - Позвольте вам представить мою жену.
И заставил Марту встать рядом с собой.
А ей хотелось то ли нервно засмеяться, то ли спрятаться за Руперта и подольше там, за его спиной, остаться. Во взгляде стоящей позади дочери Элизы читалось: «Ты что сотворил, болван?!». Сама Лотта молча схватилась за сердце, изобразив на лице вселенскую трагедию и готовясь, вне всяких сомнений, упасть в обморок прямо на чисто выметенные плиты внутреннего двора. Если не подхватит муж, конечно. Сам герцог… Альберт фок Фельсенбург смотрел на сына с недоумением. Перевел взгляд на храбрящуюся Марту.
- Добро пожаловать, дитя моё, - герцог шагнул вперед, отечески поцеловал новую родственницу в лоб и вопросительно посмотрел ей за спину, на Кальдмеера. Марта, конечно, не могла видеть, как её отец пожал плечами: «Да, решили всё сами и без меня» - но заметила, как в глазах Альберта засветилось насмешливое понимание.
* * *
Город уютно устроился среди поросших лесом холмов, на берегу быстрой веселой речки. Перекинутые над каменистым руслом мосты выгибали спины, как потягивающиеся кошки, дома окраин взбирались на пологие склоны, а вокруг раскинулись ухоженные сады.
Мило, мирно и тепло, только Маргарита, дожидающаяся решения Мартина Файермана в добротной, но не роскошной гостинице, всё равно чувствовала себя несчастной. Виной были только что закончившиеся лунные дни – мало того, что в дороге это невеликая радость, к общему мерзкому самочувствию добавлялась обида на судьбу. Ей не хотелось думать, что упущенный шанс был – последним… слишком страшно, но шанс был упущен, и ей хотелось съежиться и поплакать. Это было бы несправедливо, Маргарита крепилась, спокойно улыбаясь скромному эскорту и не выказывая недовольства.
- Госпожа Вайсфедер, - капитан Роткопф, которому Бруно традиционно доверял сопровождение важных персон, коротко поклонился – К вам мастер Файерман.
- Уже?! – Маргарита порывисто поднялась – Я… да, конечно, пусть войдет.
Капитан понимающе кивнул и вышел. Он, единственный, знал, кого им на самом деле пришлось провождать в безопасное место. Капитан всегда был серьезен, собран и едва ли не хмур, но, каждый раз, когда приходилось обращаться к Маргарите по выдуманной фамилии, в глазах Роткопфа начинали плясать солнечные лукавинки.
Мнению Руперта и, тем более, Олафа Маргарита вполне доверяла, но всё равно волновалась. Ей было стыдно перед незнакомым пожилым человеком, которому на голову свалилось эдакое чучело, о котором надо позаботиться. Мастер Мартин?.. Ей представлялся сухонький, солидный старичок, с оценивающим прищуром и сдержанными манерами. Таким – или почти таким – был флавионский придворный ювелир, мастер с, во всех смыслах, золотыми руками. Цену себе золотых дел мастер знал и мог перечить хоть самому герцогу. Зато сотворенные им украшения заставляли завистливо ахать даже надменных эйнрехтских дам.
…Шаги на лестнице ничем не напоминал легкую поступь старого Николаса. Эта тяжелая походка принадлежала человеку, не только непоколебимо уверенному в себе, но и грузному.
Дверь широко распахнулась, впустив в комнату главу знаменитой семьи Файерманов. Пусть мастер был стар, но крепок, солиден и весел. Седой, румяный. Довольный собой и окружающим миром, он осмотрел Маргариту так придирчиво, что ей захотелось не то сделать реверанс, не то вовсе вытянуться в струнку, как офицеру перед командующим. Да, этот человек не даст в обиду того, кого приютит в своё доме.
- Это за тебя, что ли, Олаф просил? – радостно проревел удовлетворенный увиденным оружейник.
- Д-да, - с запинкой подтвердила Маргарита – Господин Файерман.
- Деточка, для тебя просто мастер Мартин, - старик деловито огляделся и скомандовал: - Собирайся, к нам переезжаешь.
Как всё просто и быстро! Правду сказать, всё лето мотающейся туда-сюда-обратно через границу девушке и собирать было, считай, что нечего.
- Мне не нужно много времени, - Маргарита улыбнулась, преодолевая робость – Я готова, нужно только перенести всё вниз.
- Молодец, - громогласно одобрил Мартин – Для жены офицера – самое то, быстро собралась и быстро поехала за мужем, а не как наши клуши, в гнезде сидеть!
- Я пока не… - робко попыталась возразить девушка.
- Ну, так будешь, - отмахнулся Мартин и рявкнул уже куда-то за дверь – Ей, кто там! А ну помогай!
* * *
- Свободна, - бросила Гудрун с царственной небрежностью – Понадобишься – позову.
Дежурная сиделка присела в книксене и мышкой шмыгнула за дверь. Так же быстро, бесшумно и незаметно. Принцесса присела на освободившееся место у кровати отца, об ушедшей женщине она не думала. А что думать? Дело она своё делает, и делает хорошо, на все вопросы отвечает, потупив глаза: «Его величество желает говорить только с дочерью» - а больше от неё ничего не нужно.
Желающих узнать, о чем думает его величество, с каждым днем всё больше… Гудрун вздохнула, грустно взглянув на лежащего с закрытыми глазами отца: оплывший, отяжелевший, дышит тяжело, с пугающими хрипами – как же он не похож на того грозного кесаря, которым его помнят! Пока ещё его таким помнят, и хорошо, что не видят, во что Готфрид превратился. Ей, принцессе, было бы больно и стыдно за отца, не смотря на обиды последних лет.
Им пока удаётся скрывать от окружающих истинное положение дел, но надолго ли? У Гудрун едва слёзы на глаза не навернулись – ну почему, почему отец так не любит и совсем не ценит Фридриха?! Если бы они помирились, если бы отец увидел и понял, кто на самом деле достоин стать его наследником, как бы всё было хорошо! Помириться… вряд ли уже получится, врач говорит, что Готфрид не встанет. Почему всё так глупо получилось?!
- Прости, отец, - принцесса быстро вытирает глаза – Ты бы запретил, я знаю, но я люблю Фридриха и иначе не могу…
А ведь было же когда-то… словно в прошлой жизни… Гудрун помнит и подарки, которые отец всегда приносил «своей маленькой принцессе» сам. И поездки к морю, капитан фрегата ворчал, что женщина на корабле – это к беде, а отец смеялся и говорил, что она ещё совсем маленькая, ей-то можно. И как она плакала в его плечо, когда умерла мама… Для Гудрун её мать и её тезка навсегда осталась просто «мамой». А отец тогда молча вздыхал, не умея утешать, и гладил дочь по голове. Куда всё это ушло? Когда изменилось?.. Когда в Эйнрехт приехала её будущая мачеха – невзрачная тихая девица с несчастными глазами, младше падчерицы на девять лет – они уже были почти чужими людьми, хотя, конечно, совсем худо стало перед войной.
Но… но Фридрих отца окончательно невзлюбил именно тогда. Гудрун напрасно уговаривала его не злиться, ведь, скорее всего, это попытка от отчаяния и ничего не выйдет. Хотя, конечно, он был прав – к чему пытаться заводить наследника, когда уже есть ОН! Достаточно только недвусмысленно высказать «великим баронам» своё желание следующим видеть на троне именно этого племянника. А Штарквинды вполне могли бы удовлетворять свои аппетиты придворными должностями, и не пытаться отобрать у Фридриха трон! Что за глупость придумали предки, в других странах племянник по мужской линии может спокойно и законно унаследовать за дядей.
Задумавшаяся принцесса рассеянно разглядывала кружева на рукаве, и на отца не глядела. Скоро ей вызывать сиделку, выходить, говорить придворным заранее приготовленные слова… соответствующее лицо делать не нужно, ей и так грустно.
Неожиданный и неуместный звук – словно ветка сухая ломалась – заставил её вздрогнуть и завертеть головой. Что это?!
- Отец!
Готфрид, широко раскрыв один глаз – второе веко ему явно не подчинялось – пытался приподняться. Бессмысленно шарящий взгляд остановился на дочери, в нем промелькнуло узнавание…
- Отец!.. – Гудрун подхватилась с кресла, бросаясь к кесарю, пытаясь ему помочь.
Сейчас она не думала ни о чем. Ни о том, что не может помочь, ни о том, чем ей и Фридриху случившееся грозит… Готфрид, так же неожиданно, как очнулся, обмяк в руках обнимающей его дочери. Гудрун не удержала ставшее неимоверно тяжелым тело, кесарь опустился на подушки, опрокинув не удержавшуюся на ногах принцессу…
…Вбежавшие на крик Гудрун сиделка и охранник увидели, как её высочество взахлеб, не стесняясь вошедших – да, пожалуй, не замечая их – рыдает на груди отца.
Руки кесаря были ещё теплыми, но сердце уже остановилось.
* * *
На серебристо-сером шелке были намечены контуры окна, вазы и цветов в ней – а морской пасмурный горизонт и возвращающийся под всеми парусами корабль были уже закончены. Маргарита старательно закрепила ярко-желтую нитку – вот и контуры рассыпанных по подоконнику листьев готовы, можно вышивать их…
Такие же листья лежали на её подоконнике. Последняя улыбка лета дарила ласковое тепло, можно было открыть окно навстречу горьковатому ветру, а поредевшая золотая крона старого клена пронизана солнечными лучами и, кажется, мерцает собственным светом. Здесь было так спокойно и бестревожно, так легко было забыть обо всем! Забыть, чтобы просто жить и ждать, когда за ней приедет Олаф. Дворец, интриги, убийства, погони, море и чужая земля казались то ли сном, то ли сюжетом нелепой книги, словно не с ней это было.
Но это – было, и от него никуда не уйти. Но это – продолжается, и, стоит вспомнить, как спокойствие в душе съеживаться и рассыпаться, как опавшие листья, схваченные заморозками.
- Маргарита, - вошедшая Барбара осторожно дотрагивается до её плеча – Тебя мастер Мартин зовет…
…Грустная задумчивость в глазах гостьи тут же сменяется тревогой.
- Что-то случилось? – она стремительно откладывает вышивание и встает, сжимая пальцы.
- Он ничего мне не сказал, но вряд ли что-то непоправимое. Лучше поспеши.
- Спасибо, - она бледно улыбается и быстро идет к двери. Почти бежит…
Барбара покачала головой, подняла вышивание и аккуратно сложила свободные, не заправленные под пальцы концы подрубленной ткани. Надо убрать в корзину, что ему тут валяться…
Цветы, осенние листья и море. Олафа ждет. Не страдает напоказ, даже старается первой о нём не заговаривать, но ожидания её только слепой не заметит. Повезло адмиралу, ведь Барбара уже решила, что Олаф так и останется до смерти одиноким. Посватайся к ней в своё время не младший, а старший из братьев, Барбара пошла бы за него и не задумалась. Сколько раз она досадовала на пустоголовых аристократок, не замечающих сокровище прямо перед носом! Эта досада и злость, наверное, были порождением старательно скрываемой симпатии. А брат Олафа на свете не зажился… Были вдовство и второй брак – уже не по указке родителей, а по своему выбору, родились дети, жизнь вошла в привычную колею. Олаф остался добрым другом и братом первого мужа, который не забывал смешную девчонку-соседку с тугими косичками, которая выросла в степенную женщину.
А теперь им приходится прятать его невесту… «Я намерен обвенчаться, как только появится возможность» - вспомнилось Барбаре письмо. Мастер Мартин очень проникновенно объяснил, что будет, если они проговорятся, кого прячут на самом деле – и объявил, что для соседей Маргарита будет родственницей Барбары из Эзелхарда. Молодой вдовой. К тому же больной, которой посоветовали сменить обстановку и воздух с застоявшегося городского на здоровый, сельский, и поэтому она сидит в комнате, дышит воздухом из открытого окна и не показывается гостям.
В общем-то, Маргарита никому проблем не доставляла, не стремясь показываться на людях и вообще выходить из комнаты без нужды. А Барбаре было смешно – услышал, наконец, Создатель её гневные мысли, потому что Олаф нашел себе всё-таки девочку-аристократку. Конечно, Маргарита была приветлива и не заносчива, но этих, высокородных, сразу видно… Только перед Мартином она стесняется, как ребенок. Ну, да старый мастер кого угодно в трепет повергнет.
- Ну что? Половина Совета у вас в кармане! Наш лис из норы нос показал, - Мартин расхохотался – Если уж этот хитрец поддержал, точно не проиграют!
- Да, маркиз осторожен, - Маргарита кивнула, кому, как не ей, знать, кто в Дриксен оспаривал прозвище Адгемара Кагетского и почему. А, впрочем, для мастера Мартина и многих простых людей «лис» был один. Что им далекая Кагета… - Его трудно уговорить на авантюры.
- Ему свою шкуру сохранить охота, а Фридрих её с удовольствием сдерет на свои нужды, - фыркнул старик – Казна, говорят, изрядно из-за войны опустела, а тут ещё купцы в море носа не кажут.
- Да, встречаться с Альмейдой никому не хочется, - беглянка вспомнила свою собственную встречу и поежилась – Спасибо, мастер Мартин… это правда хорошие новости.
- Да это не все… - мастер вздохнул, нахмурился – скоро самое плохое начнется. Кесарь-то наш… скончался. Фридрих как в корону вцепится, попробуй выцарапай…
- Кесарь умер?!
- Да, вечером у нас в храме заупокойную будут служить. Девочка, с тобой что?!
- Ничего, - опустила голову Маргарита – Уже ничего.
Ложь о вдовстве стала правдой. И она не могла сказать, что чувствует – горечь, облечение или грусть. Или – страх?
Всё закончилось. Всё началось.
* * *
- …Папа, ты на меня очень сердишься?
- За что?.. – Олаф растерялся. Сердиться на Марту, которая и так была на пределе, было преступлением. Он понимал, что девочке приходится как бы не хуже всех, и, даже рассерди его Марта, постарался бы не подать вида и как-нибудь замять.
- За всё, - она угрюмо смотрит на сцепленные руки.
В окрестностях замка облетели все лиственные деревья, только знаменитые фельсенбургские ёлки радуют взгляд зеленью. Это летом они кажутся мрачными и угрюмыми по сравнению с веселыми рощицами и ухоженными садами, осенью еловые леса обретают величие. А зимой прячутся под снежными шапками, опуская ветки до самой земли, но до зимы далеко… и, судя по всему, встречать её Олаф будет не здесь.
И хорошо, что не здесь, слишком тяжело.
А в замковом саду тепло и тихо. Ветер сюда не залетает, и деревья ещё не расстались с пёстрыми осенними украшениями. Листья облетают тихо и величаво, с дорожек их старательно сметают слуги, но у стволов оставляют лежать – до весенней уборки, ради тепла.
- Марта… с чего ты взяла, что я рассердился?
- Ты… ты, как приехали, такой… всегда… даже с нами…
- Марта! – Олаф, не зная, хочется ему смеяться или плакать, притягивает дочь к себе – Дитя ты глупое… Ты думаешь, мне зря прозвище дали?
- Но дома ты не такой! – она с облегченным вздохом кладет голову отцу на плечо.
Надо же, как вытянулась с прошлой осени… Что говорить – есть, в кого, и сам Олаф роста не маленького, и Матильда ему не уступала. В родителей девочка удалась…
- Дома, это… дома, - адмирал задумчиво погладил дочь по плечу – Здесь не так-то просто снять маску…
Говорить ей или нет? Нужно ли это? Говорить. Раз уж девочка выбрала эту дорогу – ей пригодится, а учиться сейчас самое время.
- Есть люди, время и места, когда защиту снимать нельзя. Надо держаться, не показывать, что ты тоже живой и тебе бывает больно, потому что туда, где болит, и будут бить. Иногда – не нарочно, чаще – с расчетом… Приходится постоянно держать себя в руках, понимаешь?
- Понимаю… - Марта поднимает голову, а глаза у неё большие и отчаянные – Но я же не этого хотела! Титул, состояние… кому это надо, мне Руппи был нужен, я ему помочь хотела, а получается, что только мешаю!
- Я думаю, он с тобой не согласится, - Олаф улыбнулся, по-настоящему, не для вида, и кивнул на появившегося из-за можжевеловых кустов Руперта – Сама спроси.
- О чем? – Руппи был взъерошен и зол, впрочем, мальчику хотелось кусаться с тех пор, как они приехали в замок. Хвала Создателю, при семье и посторонних он держал себя в руках. Олаф присмотрелся внимательней и понял, что, кажется, настроение будущего кесаря изменилось, на губах Руперта то и дело появлялась нехорошая улыбка, а в глазах светилась волчья радость.
Что-то случилось… адмирал сжал ладонь, лежащую на плече Марты – он догадывался, что.
…Как же было стыдно Руппи теперь, когда он вспоминал, как злился на Олафа на борту «Звезды веры». Злился, не понимал, обижался… дурак последний! И понял свою глупость лишь тогда, когда сам оказался загнанным в тот же угол. Противно? Не хочется? Кажется, что всё неправильно? А куда деваться, если – надо!
Руперт бесился, лез на первую попавшуюся стену, но – «надо!» - поэтому приходилось загонять злость куда поглубже, и разговаривать, убеждать, договариваться, готовиться выступить открыто. Каждый день. Каждый час. То под чутким руководством бабушки, то – самому. А ещё терпеть, глядя на дрожащие мамины губы (не простила… и не простит!), терпеть осуждающие взгляды и неодобрение, терпеть – и гнуть свою линию. Иначе потом вздохнуть не дадут – подомнут, сожрут и костей не выплюнут. А он, Руперт, теперь не имеет права дать себя съесть!
Но всё это меркло перед мыслью о то, каково тут адмиралу приходится. Каково это – быть на одной стороне с людьми, которые добровольно отдали тебя на суд и казнь, не вступились, зная, что ты невиновен? Он пытался объяснить как-то, что понимает, извиниться… Олаф грустно улыбнулся и оборвал все объяснения одной-единственной фразой: «Руппи, ты всегда был рядом, когда мне это было нужно, неужели думаешь, что я тебя одного брошу?». Руперт тогда покраснел и пробормотал одно только «спасибо», потому что возразить было нечего – без поддержки Олафа было бы совсем плохо.
Интересно, понимает ли кто-то… Руппи иногда казалось, что понимает отец, хотя ему это не нравится. Тут же начинал сомневаться, может быть, герцогу это просто – не нравится, и ничего он не понимает, но подойти и спросить? Нет уж, да и глупо. Хорошо хоть бабушка пытается развернуть всё в свою – а, теперь уже в его! – пользу и для этого Олаф ей нужен.
Кто бы сомневался, что герцогиня Элиза найдет выход из любого положения…
Но хорошо, что эта мерзость заканчивается! Правда, впереди – кто знает, может быть и что-то худшее, но там будет какое-то движение, жизнь, дорога вперед, а не плен в засыпающем среди осенних лесов замке.
- О чем спросить? – уточнил он.
Марта жмется к отцу, неудивительно, мама и младшие ей не слишком рады. Мама особенно… Ужасно не хочется её оставлять здесь, но тащить Марту за собой ни в коем случае нельзя. Она может всё вынести, она всё сможет и поддержит, но одно дело – честная буря, а другое – столичная грязь и междоусобица. Хватит, она этого уже нахлебалась! И, если Руперту не удастся отвертеться, ещё нахлебается.
- О том, мешает ли тебе моя дочь, - с еле заметной усмешкой пояснил адмирал, потому что Марта молчала, насупившись.
- Вот ещё! – вскинулся Руппи – Марта, не выдумывай глупостей, я без тебя давно бы взбесился, среди этих…
- Среди «этих» сбеситься недолго, - улыбнулась повеселевшая девушка – Руппи, что случилось?
Руперт взлохматил волосы, поморщился и бросил, как камень в волну:
- Кесарь умер, - и прищурился хищно – Теперь Фридрих будет лезть на трон, а наша задача – его туда не пустить.
- Так я и думал, - склонил голову Олаф.
…Он отдал своей стране и морю большую часть жизни. И вершиной, олицетворением этой службы, этой верности, был кесарь Готфрид. Сначала – чем-то почти ненастоящим. Молодому фёнриху, незнатному лейтенанту капитан кажется куда более значимым, потому что кесарь – это далеко, а капитан – вот он. Чем выше поднимался Олаф Кальдмеер, тем ближе становился тот, кому он служил, пока, наконец, вице-адмирала не пригласили в Эйнрехт. Кесарю было очень любопытно увидеть того «оружейника», который успел шаутбенахтом принести Дриксен не одну победу.
Кесарь из символа стал человеком.
С этим человеком хотелось спорить и не соглашаться, но прошитый в костях Устав не давал, этот человек был ошеломляюще живым и настоящим, в конце концов, Олаф у этого человека умудрился жену увести! Заметив это, наверное, самым последним.
Что в нём осталось от восторженного, целеустремленного мальчишки, который впервые ступил на палубу? Осталось ли хоть что-то? Прошлое тихо отошло и медленно растаяло в тумане. Вот теперь – совсем растаяло, последний веревочный мостик через пропасть оборвался, печально взмахнув обрезанными канатами. В настоящем было сумеречно и промозгло, в будущем ждала кровь и смута, но отчаяние и муторное ощущение ненужности Олафа всё-таки отпустили. Оказалось, что четверо людей, которым твоя жизнь нужна – это очень, очень много. Тем более что за одним из этих людей тенью вставала вся Дриксен.
Готфрид стал из символа – человеком, а Руперту придется стать из человека - символом. Впрочем, Олаф подозревал, что тут будет бессилен любой Устав и любая муштра – слишком родным стал этот мальчишка, и, на какую бы вершину его ни забросила судьба, для Олафа он останется просто Руппи.