[listic]

8 глава.


8.

Второй день дворец укутывала напряженная тишина.
Смерть Ольгерда ударила не только по его несчастной матери, зашаталось и регентское кресло под Фридрихом. Принц, с таким блеском распускавший слухи, теперь был вынужден сам их опасаться. Герцогиня Элиза не моргнет, пустит в ход смерть племянника! Жди, когда по темным углам зашепчутся, что это регент отравил наследника, чтобы гарантированно забраться на трон…
Фридрих бесился и нервничал, Гудрун охала и ахала, его жалея, а сделавшие ставку на принца и принцессу дворяне лихорадочно прикидывали перспективы. Лежащий бревном Готфрид не знал о поднявшейся в стране буре, а его жена… Маргарита, впавшая в тупое оцепенение, равнодушно смотрела на окружающий мир, не плача и не обвиняя никого.
Придворный врач покосился на спящего кесаря, перевел взгляд на окно – в щели между опущенными шторами было темно, как в погребе. Пора самых длинных дней прошла, ночи снова стали тёмными и бархатными, как тяжелые занавеси главного парадного зала. Врач чуть слышно вздохнул… вздрогнул, когда ему почудилось какое-то движение в предусмотрительно распахнутых дверях спальни (мало ли что, срочно звать помощь придется). Обернулся.
В дверях застыла её величество Маргарита – жуткой пародией на эсператистскую икону.
…Святая Маргарита была одной из немногих женщин-святых, которые покровительствовали Ордену Славы. В те головокружительно далекие времена эсператизм только-только обосновывался на севере, и до каких-то пор будущая святая была обычной язычницей. Потом попала в плен, оказавшись у едва успевших переименоваться в талигойцев южан, и там не только приняла эсператизм, но и выучилась лекарскому делу, после чего отправилась на родину вместе с проповедниками. И лечила, согласно житию, в основном раненых в битвах. Потому-то адриановцы её и считали «своей», потому-то именно к ней обращались матери, жены, дочери и невесты воинов с молитвами об исцелении ран и возвращении родных домой. Изображали святую как молодую женщину-северянку, с вытянутыми вперед руками, на которых лежало полотно для перевязки и лекарственные травы.
Маргарита в золотистых отблесках единственной лампы, с таящейся позади чернотой пустой приемной, казалась ожившей древней иконой. Только вот на лице её не было того света надежды, которым дышали изображения святой тезки кесарины. И в руках она держала не лекарство, а кортик. Врач смутно припомнил, что он висел где-то на стене, кажется, именно в приемной. Но что собралась сделать Маргарита?! По спине пополз холодок – в глазах кесарины не было ни жизни, ни разума, лишь пустота кромешного мрака, и в таком состоянии она могла убить… и Готфрида, и себя, хотя вернее всего было бы идти за Фридрихом.
Девушка в дверях сморгнула, скривила губы какой-то горестно-беспомощной гримасой и беззвучно отступила назад, в темноту.
Врач выдохнул. Куда пошла кесарина, он знать не желал… как и признаваться, что видел её в комнатах Готфрида. Не было ничего, не было, хоть режьте – не видел, не слышал, над больным кесарем сидел!
А что Фридрих посчитал её сломавшейся, неопасной, и не потрудился приставить к Маргарите охрану – ну, кто ж ему виноват…

* * *

Вообще-то Амадеус и до этого дня не жалел, что его регент оставил при себе, в то время как друга Вернера вернули на флот. Конечно, армия, чины – это дополнительные блага и привилегии, не говоря о гарантированном внимании женщин, но приятные моменты временами радикально перевешивало отвращение к грязи, крови и грубой солдатне.
Он не раз слышал (когда сам, когда в пересказе), как шипели в спину о спевшихся «паркетном адмирале» и «салонном генерале», но стоило ли обращать внимания на глупость ничего не понимающих в жизни людей! Амадеус искренне презирал опростившихся и опустившихся военных, к которым относил и ныне покойного фок Шнееталя, и пока ещё здравствующего фельдмаршала. Шнееталя – особенно. Граф, который не считает зазорным подчиняться какому-то оружейнику, фи!
И, к тому же, выслужиться можно и в столице… Хохвенде довольно улыбнулся. Комендант столицы Кальдмеера упустил, дочь адмирала найти не смог – а ему удалось! То, что это был случай, счастливый для него и не очень – для девочки, Амадеус благополучно забыл. И то, что Марта благополучно скрылась, тоже. Да, не хватило людей из свиты, чтобы загнать беглую фрейлину в западню, но куда она денется из столицы! Найдут…
Нет, как же удачно, что он, затосковав, обратил внимание на мельком замеченную аппетитную горожаночку! Захотел всего-то приласкать (о, в обиде бы милашка не осталась!), а обнаружил под мещанской маской дочь беглого преступника, впрочем, в тех кварталах и в той одежде ей самое место.

Мало во дворце было мест, по которым нельзя ходить близким друзьям регента. А уж если они заявят, что срочное дело государственной важности…
Правду сказать, крыло дворца, где находились кесарские покои, этим летом казалось вымершим. Затворница-Маргарита без свиты, больной Готфрид, которому меньше всего нужны были посетители, Гудрун вовсе обитала в комнатах для совершеннолетних принцесс, которые находились довольно-таки далеко от «родительских». Фридрих на правах регента обосновался неподалеку от дядюшки, но было уже слишком поздно, чтобы вокруг него толпилась свита. Амадеус посомневался, стоит ли будить принца… подумал, что стоит, и продолжил путь по притихшим коридорам.
Он не ожидал кого-то здесь встретить, и мелькнувшее в дальнем конце галереи платье его удивило. Гудрун, должно быть?.. Нет, принцесса была высокой, и ходила по дворцу, как и следовало ходить по родному дому. Не могла ей быть эта маленькая съежившаяся фигурка, нога за ногу бредущая со свечой в руке.
Нет бы, вспомнить про любопытство, которое сгубило любимую кошку Леворукого! Желание выслужиться стало сильнее осторожности, к тому же, маленькая беспомощная женщина – что она могла противопоставить сильному, здоровому мужчине! А если удастся схватить за руку кого-то, кто пожелал навредить регенту… благодарность Фридриха будет очень, очень весомой.

Света от трепещущего под подземными сквозняками языка пламени едва хватало, чтобы не споткнуться – сначала на нетронутых временем ступенях, потом в подземелье. За века существования дворца и подземного хода пользовались им хорошо, если раз или два, и то не по прямому назначению. Как-то не приходилось кесарям спасаться из собственной столицы…
Вел ход за пределы внутреннего Эйнрехта, в мещанские кварталы, к реке… и как можно ближе к Адрианклостер. Орден Славы мог не только укрыть беглецов, но и защитить их при необходимости.
Самый последний, самый отчаянный путь к спасению, который когда-то заставила затвердить Элиза.
Маргарита медленно брела вперед, не думая, сколько прошла, сколько осталось до выхода, вообще не думая ни о чем. Свеча дрожала в руке, грозя потухнуть, скрытый складками юбки кортик тяжелел с каждым шагом – она сама не смогла бы внятно объяснить, зачем сняла его со стены – и подземный коридор казался бесконечным. Как в страшных сказках из детства про бесконечные лабиринты, в которых блуждают души, отвергнутые и Леворуким, и Создателем. Не заслужившие ни Закатного Пламени, ни Рассветных Садов…
Иногда ей хотелось упасть и умереть, прямо здесь, чтобы никто и никогда не нашел её… но слабость проходила, и Маргарита, сжав зубы, снова шагала вперед, пошатываясь от навалившейся усталости. Её подталкивало вперед проснувшееся упрямство – не умру. Не дождетесь! Своими руками закопать Фридриха получится вряд ли, но плюнуть в его могилу она постарается…
Пол под ногами начал плавно подниматься. Неужели выход?..

…Наконец-то!
Амадеус весь извелся, пока наощупь тащился следом за кесариной. Маргариту он узнал ещё при входе в потайной ход, тогда же уверился в правильности решения. Марта Кальдмеер никуда не денется, а за шастающей ночами кесариной проследить стоило. Не к любимой ли фрейлине она собралась? Не с людьми ли Штарквиндов намеревается встретиться? И он старательно крался следом, что было совсем не сложно – ни ловушек, ни разветвлений, ровный пол, иди и насвистывай. Тем более Маргарита не смотрела ни по сторонам, ни вперед, ни оглядывалась – шла и шла, глядя под ноги, бессильно опустив одну руку и подсвечивая дорогу медленно тающей свечкой, зажатой в другой.
Из открывшейся щели потянуло свежестью и запахом воды. Легкий, еле слышный плеск, блики ущербной луны на волнах впереди…
- И куда же вы собрались, ваше величество?

Маргарита, услышав насмешливый вопрос, уронила свечку и завертела головой.
Чувствовала она себя так, словно только что проснулась от тяжелого, больного сна. Стены подземного хода, выход за спиной, черное жерло туннеля перед глазами – и выходящий из него человек. Которого она меньше всего желала бы здесь видеть. Один из тех, на голову которого призывала кару языческих божеств…
- Я не обязана перед вами отчитываться, генерал, - дрогнувшим голосом выговорила она.
- О, ваше величество не вполне верно понимает сложившуюся ситуацию, - Хохвенде сладко улыбнулся, эта улыбка заставила Маргариту задрожать и попятиться – У его высочества столько врагов… а вы уже помогли скрыться дочери государственного преступника… Я, как верноподданный, должен пресекать возможные преступления. Вдруг вы собрались проведать столь любезную сердцу фрейлину? Настолько любезную, что забываете об опасности, которую она несет? Или в помрачении рассудка, от горя, конечно же, решили провести во дворец врагов избранного кесарем регента? Вы понимаете меня, ваше величество?
- Понимаю, - побелевшие, немеющие губы еле шевелились.
Выследили! Выследили, поймали, и теперь…
А что – теперь? Что ей терять?!
- Но мы ещё можем договориться… о сотрудничестве, - подошедший совсем близко Хохвенде с издевательской ласковостью провел ладонью по её щеке, подцепил пальцем подбородок и заставил посмотреть себя в глаза.
Маргарита как раз допятилась до выхода, и шагнувший следом за ней Хохвенде оказался на относительном свету. Луна начала убывать совсем недавно, и света её ещё хватало, чтобы что-то разглядеть.
Фридрих ни во что ни ставил жену дяди-кесаря, что и показал со всей доступной ему очевидностью. Показал, что она не имеет ни ценности, ни силы, а свита радостно подхватывала и копировала все действия вожака. Да, были и серьезные люди с головой на плечах, которые собирались использовать принца в своих целях, лишь для этого поддержавшие его в политической борьбе. Но Хохвенде к ним не относился.
- Можем, - бесцветным голосом подтвердила Маргарита.
Кортик, не замеченный Амадеусом, скрытый складками пышной юбки, коротко взлетел вверх. Хохвенде, то ли всхлипнувший, то ли хрюкнувший, распахнул глаза. В них не было ни злости, и даже возмущения, один вопрос – КАК?! Кесарина улыбнулась. Спокойно так, уверенно, и отступила ещё на шаг, рванув рукоять на себя.
…На пол тайного хода рухнуло уже мертвое тело.

* * *

Марта металась по «своей» келье, как загнанный зверек. Теперь она глубоко раскаивалась в своей настойчивости, ругала себя предпоследними словами за глупое упорство (последние слова предназначались для Хохвенде и регента), стыдилась, что адриановцам приходится с ней возиться. Как будто у Ордена Славы других дел нет…
Сразу надо было бежать из города, а если не сразу, так после сорвавшейся казни! Хоть к тем же Файерманам, Руппи они помогли… к тому же, их проверили, можно было продолжить маскарад, за дальнюю родственницу себя выдав!
Но что сожалеть о сделанном, нужно было решать, как бежать из столицы теперь, и решать быстро. Марта теребила косы и мрачно обещала себе, что больше ни слова поперек отцу Луциану не скажет, что бы он ни предложил. Он лучше знает. Если бы она послушалась сразу! Ей не пришлось бы, подхватив юбки, бегать по эйнрехтским переулкам… девочку передернуло, когда вспомнила о причине бегства. Большинство фрейлин сходилось, что фок Хохвенде редкостно красив, и потихоньку мечтало заполучить этого красавца в свои сети. У Марты он ничего, кроме брезгливости, не вызывал. Красивый?! Это Руппи – красивый, и Зепп красивым был, и вице-адмирал Доннер… потихоньку она считала, что самый-самый – это её отец, но лучше папы в Дриксен вообще никого не было. Слащавая ухоженность Амадеуса Марту не привлекала совершенно.
Какое счастье, что приставленный к ней монах, весьма успешно изображающий кавалериста в отставке и её дедушку, сумел провести подопечную до Адрианклостер без приключений! Марте страшно было представить, что случилось бы, попади она к Фридриху… в то, что обозленный регент отнесется к ней, как положено благородному человеку, были большие сомнения.
Стук в дверь. Марта подскочила на месте и бросилась открывать.
- Дочь моя, - брат Орест, которого больше некому было расцарапывать, смотрел на Марту встревожено – Отец Луциан тебя зовет.
- Иду, да, да, конечно, - Марта торопливо закивала, пригладила туго заплетенные волосы и выскочила за дверь.
Адриановец понимающе наклонил голову, но глаза у него оставались неспокойными.

Её привели в приемную залу и попросили подождать. Марта честно ждала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы снова не забегать из угла в угол, благо здесь места хватало. Девушка понимала, что, наверняка отец Луциан будет говорить с ней об отъезде, не сказать бегстве из Эйнрехта, и удивлялась, почему его так долго нет. Впрочем, мало ли что могло его задержать!
Но чего Марта не ждала, так это того, что вместе с Луцианом и отлучившимся Орестом в комнату войдет женщина. И кто!
- Ва-аше величество! – ахнувшей Марте все же хватило соображения не называть Маргариту по имени при пусть покровителях, но все же посторонних людях – Да как же… вы тоже от них сбежали?! А мы так беспокоились, тут Руппи, папа, сплетники эти фридриховы, а про вас и вестей никаких…
Она кинулась к кесарине в бездумном порыве радости, схватила Маргариту за руку… и осеклась на полуслове, наткнувшись на совершенно пустой, стеклянный взгляд и разглядев пристальней застывшее лицо.
- Что с вами? – жалобно закончила – Что случилось?
- Ольгерд умер, - тихо пояснил Луциан – Два дня назад, - и добавил, опережая возмущенный вопрос – Это пока удается держать в тайне, но скоро о смерти принца узнает весь Эйнрехт.
- Ой, - смутившаяся Марта крепче сжала ладонь беглой кесарины – П-простите…
Маргарита сморгнула, попыталась улыбнуться, но жутковатая, застывшая гримаса её обычную, робкую и чуть виноватую милую улыбку мало напоминала.
- Что заставило тебя бежать, дочь моя?
Взволнованная, растерянная Марта не увидела, как, когда к ним подошел аббат, заметив его только после заданного вопроса. Маргарита перевела на него ничего не выражающий взгляд и тихо, без выражения ответила:
- Не знаю, - помолчала, ломким движением вытянула вперед правую руку, в которой сжимала кортик, измазанный… кровью?! – Я его убила, - добавила совсем неслышно.
- Кого? – вежливо уточнил Луциан – Регента?
- Нет, - Маргарита говорила тоном послушной девочки, отвечающей урок – Амадеуса фок Хохвенде. Я ушла тайным ходом, а он пошел за мной, он хотел… хотел… - в глазах появились первые отблески жизни, вместе с навернувшимися слезами – И я его убила.
- Отпускаю тебе этот грех, дочь моя, - вздохнул аббат – Ибо кара была заслужена…
«Давно заслужена» - мстительно подумала Марта, аббат же прокашлялся и продолжил:
- Не стоит ли отдать оружие брату Оресту? Думаю, в этих стенах тебе некого опасаться.
- Некого, - торопливо подтвердила Марта – Они и меня спрятали, и Руппи помогли, они наши друзья, правда!
- Руппи? – Маргарита покорно разжала ладонь, Орест едва успел кортик подхватить – Руперт здесь?
- Я думаю, уже на пути к морю, вместе со своим адмиралом, - с улыбкой пояснил Луциан прежде, чем Марта успела его остановить и что-то объяснить.
А глаза у Маргариты после слов адриановца стали настолько же живыми, насколько только что были пустыми и мертвыми.
- Он живой, - виновато пояснила Марта, кляня себя мысленно, что не предупредила адриановцев о… чувствах кесарины, теперь остается только надеяться, что Маргарита новость переживет – Папа живой. Его Руппи спас, по дороге… к… к... Ратуше.
- Живой! - повторила Маргарита, закрыла лицо руками и не то разрыдалась, не то истерически засмеялась в ладони.
Успевший положить кортик на стол Орест достал откуда-то – Марта не заметила, откуда – флягу, торопливо открыл и, перехватив, отведя руки Маргариты, заставил её сделать пару глотков. Кесарина, явно не сообразившая поначалу, что пьет, на третьем закашлялась.
- Что это? – кажется, она пришла в себя достаточно, чтобы задавать какие-то разумные вопросы.
- Касера, - невозмутимо пояснил монах – Не думаю, что вашему величеству приходилось её пробовать раньше.
Маргарита недоумевающее кивнула… закрыла глаза и тихо осела на руки поддерживающему её Луциану.
- Думаю, лучше ей лечь, - только и вздохнул тот, поудобнее перехватывая бесчувственную девушку.
- Я с ней посижу, - немедленно вызвалась Марта.
- Не слишком долго, - предупредил Луциан – Завтра вечером вы обе покинете Эйнрехт. Я бы настаивал, чтобы вы это сделали сегодня, сейчас, но… - покосился на Маргариту, покачал головой – Но это невозможно.
- Хорошо… куда нас?..
- В Гаунау, - спокойно пояснил аббат – Его величество Хайнрих к Ордену Славы расположен, - он чему-то усмехнулся, странно, почти мстительно – И совершенно точно не выдаст вас Фридриху.

…Небо за окном медленно светлело. И не думавшая ложиться Марта, съежившись, сидела в ногах узкой койки и поглядывала то за окно, то на Маргариту. То ли спящую, то ли по-прежнему в обмороке… никогда в обмороки не падавшая дочь адмирала мало в этом понимала. Во всяком случае, дышала Маргарита ровно и глубоко, лицо её было спокойным, и казалось совсем юным, только очень измученным.
Марта на неё смотрела и пыталась разобраться в себе. Она привыкла быть младшей… отец и его друзья опекали девочку, как могли, Марта всегда знала, что вот, придет отец и всё будет хорошо и правильно. Даже если он будет сердиться и её отчитывать, всё равно поможет и исправит. Потом была горюющая, но по-прежнему добрая и заботливая Анна, суровая Элиза, Маргарита… Маргарита всегда была слабой, но поначалу недвусмысленно взяла Марту под свое крыло, защитив одним только именем. Что уж говорить про адриановцев.
Теперь Марта смотрела на свою… да какую там покровительницу, старшую подругу! – смотрела и понимала, что из них двоих она сильнее. Сильнее, злее, упрямей, а Маргарита, окончательно подкошенная последними событиями, вряд ли за себя отвечать может, не то, что за других.
И почему-то вспоминался родной дом, острые черепичные крыши и уютные улочки Метхенберга, бухта и корабли в ней… Наверное, после того, как Штарквинды отправят Фридриха туда, где ему самое место, то есть в роскошный семейный склеп, она сможет вернуться домой. Ненадолго, конечно, девушке в Дриксен нужно выйти замуж до восемнадцати лет – но сможет. И отец вернется, не может не вернуться. И Руппи – с ним вместе. Без Зеппа и отцовских друзей Метхенберг никогда не станет прежним, но… жизнь-то продолжается…
Марту грызла крамольная мысль, что возвращаться домой надо не вдвоем, а втроем. С Маргаритой.

* * *

Ухо цепляло привычно-успокаивающие звуки, всегда наполняющие корабль, идущий под всеми парусами. После того, что творилось днем, они казались тишиной. И тишина эта, наступившая после пронзительно-ясного до боли, до рези в глазах заката, казалась вязкой, затягивающей, как болото. Олаф сидел, опустив голову – один, в каюте, которую выделил им с Рупертом Вальдес – и мысли казались такими же вязкими.
Привычная обстановка, казалось, шептала, что теперь-то всё будет хорошо и все наладится, но это призрачное ощущение не могло справиться с навалившимся чувством конца. Долги отданы. Слово выполнено. Что дальше? – спрашивал себя Олаф и не мог найти ответа. Он чувствовал себя так, как, наверное, чувствует разбитый в бою корабль. Судьба дала полный бортовой, и, похоже, добила, а судьба линеалов, которые нельзя восстановить, всегда печальна. В лучшем случае их ждет спокойный сон на дне…
Оставалось только дождаться, когда поднявшийся вокруг шторм милосердно швырнет его на скалы, и может быть, той самой, последней волной, станет Альмейда. Он ещё тогда, в первый раз, открыто заявил, что хотел бы видеть Кальдмеера на дне, и недоволен тем, что вражеский командующий уцелел. Но раз так, постарается использовать пленника на благо Талига. Теперь Олаф никакой ценности не представляет… Руппи никто не тронет, Фельсенбург-заложник живым нужен. Ротгера только жалко, он же наверняка будет против, а Олафу не хотелось, чтобы последним делом в его жизни была ссора Бешеного с начальством.
…Всё ещё будет, и паруса твоих кораблей распустятся белыми цветами, встретит радостью родной причал, а смерть отступит, растерявшись, слишком многие встанут между ней и тобой…
Олаф вскинул голову, вырываясь из странной дремы. Чей-то шепот, пригрезившийся в полусне, показался очень знакомым, и не только шепот… Опальный адмирал хлопнул себя по плечу, чтобы избавиться от остатков сонных видений – и сжал чью-то руку. Живую, теплую, настоящую…
…Свидетели на суде тоже казались настоящими. Олаф поднялся, как мог быстро, не отпуская руку ночного гостя, развернулся посмотреть. Он почти знал, кого увидит… он не ошибся.
Странно только видеть Маргариту с распущенными волосами и в такой одежде, словно она только что участвовала в гайифской мистерии о древних временах и не успела переодеться.
- Не надо, - просит он, неизвестно зачем.
- Почему? – в глазах, отражающих золотые огоньки свечей, недоумение.
- Я знаю, кто ты, ты – не она.
- Я та, кого ты видишь, кого зовешь, о ком думаешь. Ты всех забыл, а её – помнишь… почему хочешь прогнать?
Потому что ему не надо жалости и заведомой подмены. К Ротгеру его девочки приходят в истинном облике, он любит их, а они – его, Олафу такого не дано… так и иллюзий ему не надо! Только она не слушает, не дожидается ответа – жмется исступленно, обнимает так, словно вот сейчас отберут, шепчет, как волны, разбивающиеся о камни… или как камень, встретивший волну?!
Мы плакали, мы звали, а ты не слышал – там, где грязь и беда. Мы ждали, мы боялись, но ты жив, и ты наш… волны помнят, ветер танцует, а мы знаем, и ты знаешь, ты понимаешь – тот не понимал, слышал и не понимал, он ушел, он не нужен…
И губы у неё живые и теплые, а под ласковыми руками отступает застаревшая боль, и сил сопротивляться уже нет. Сил вообще нет, хочется упасть и уснуть рядом с бесконечно родным существом, и плевать, кто она на самом деле.
…Всё развеивается и исчезает в единый миг, оставив Олафа задохнувшимся и растерянным, словно и не было ничего. Только руки помнят мягкие волосы и теплую кожу, да на губах вкус молока и мёда.
- Олаф… Что это?!
Олаф смаргивает и, наконец, понимает причину, почему она так быстро исчезла. У двери застыл ошарашенный Вальдес в обнимку с бутылкой, за его спиной маячит Руппи – в таком состоянии, что, кажется, прислонится к переборке и заснет прямо стоя. Умученность пробивается даже сквозь глубочайшее изумление.
- Вам лучше знать, что… КТО это, - хрипло отвечает дважды пленник и всегда желанный гость.
- Мне? – Ротгер наклоняет голову, щурится – Олаф, да будет вам известно, все девочки, за мной увязавшиеся, сейчас радостно гонят «Звезду Веры» к Ротфогелю, - Олаф дернулся при упоминании корабля, но смолчал, и Ротгер продолжил – А остальные на Хексберг остались. Вот мне и интересно, где вы бродячую астэру подхватили? Кого вы в ней увидели, не спрашиваю, всё равно не скажите – только вряд ли у той женщины золотые глаза…
Руппи посмотрел на вальдесов затылок очень странным, почти безумным взглядом, но, хвала Создателю, промолчал. Похоже, узнал, но сомневается.
- Я не знаю, - устало признает Кальдмеер, и, проведя рукой по волосам, тяжело опускается обратно на стул – Признаться, я подумал, что это вы… попросили.
- Фью, - Бешеный придвигает второй стул, вопросительно смотрит на Руперта, а тот присоединяется к ним запоздало, и движения у него дерганые. Совсем себя загнал… - Если они сами не захотят, проси – не проси… Вообще-то мы сюда не затем шли, чтобы астэр пугать.
- Зачем же? – задает Олаф тот вопрос, которого от него ждут.
- Вас в порядок приводить, - Вальдес сверкнул зубами и посерьезнел – Нам с Рупертом ваше состояние совсем не нравится.
Руппи промолчал, лишь посмотрел сердито и с упреком. У молодости всё просто, а свежие раны мальчишки ещё не успели превратиться в шрамы на душе. Он их только начал наживать…
- Я в порядке, - резче, чем нужно, отвечает адмирал.
- А я вам не верю! – вспылил Руппи, сорвавшись – Вы с самого… с самого начала на себя не похожи! Что там с вами сделали?!
Похоже, сегодняшний день натолкнул его на верные мысли. Зря. Лучше бы он продолжал злиться и обижаться, Олаф бы это принял, как заслуженное наказание и полный крах жизни. И вообще отвечать не хотелось, как и вспоминать.
- Вы выпейте… оба, Руперт, оба! Говорить легче будет. И слушать тоже.
Когда Ротгер успел разлить вино, Олаф не заметил, но бокал покорно взял. Расстегнутый рукав при этом съехал, открыв след от кандалов, который до сих пор удавалось скрыть. Руппи поперхнулся, Ротгер хищно подался вперед:
- Ага, - нехорошим тоном выговорил он.
- Но ведь на вас же их не было… - шепчет Руппи.
Олаф молча одернул рукав, понимая, что поздно.
- Кандалы не надевают, - словно издалека доносится голос Ротгера – Когда они не нужны…

* * *

Где бы ни гуляли сейчас ротгеровы «подружки», ветер оставался к «Астэре» благосклонным. Пусть и не гнал с сумасшедшей скоростью, но и фортелей вроде недавнего штиля не выкидывал.
Олаф старался как можно меньше показываться на палубе, хотя на ветер, под паруса, так и тянуло. Только чужие это паруса, чужие… пусть и смотрят на него марикьяре не враждебно, а, скорее, с любопытством, всё равно сердце дёргает. Друг – другом, а война войной. Впрочем, чёрная беспросветность постепенно отступила, сменившись усталым равнодушием. Будь, что будет… если снова придется выбирать, он поступит так, как велят долг и совесть, лишь бы не пришлось опять расплачиваться за свои, личные долги чужими жизнями. Не мог Олаф не признавать, что Бермесссер своё заслужил, давным-давно заслужил, только случилось всё слишком внезапно и слишком страшно. А другие? Была ли их вина так велика? Ротгер утверждает, что Вернер нёс с собой… как же у него после бутылки кэналлийского вырвалось – скверну, что ли… но несли ли её другие?
Руппи ни в чём не сомневается, и это сидело в душе ещё одной иглой. Такая преданность и любовь, заслужил ли он их? Сам Руперт, после того, как Ротгер все-таки вытряс из адмирала подробности «суда» Фридриха, ходит пришибленным и рвется защищать Олафа от всего, чего можно и чего нельзя. Кажется, забыл обо всех обидах и недоумении…
Ещё эти сны-несны, в которых она приходит, вытаскивая из души всё то, в чем сам себе признаться боишься. Сны, после которых кажется, что жизнь ещё не кончена.
Олаф отнял руку от изуродованной морисской саблей щеки, одернул жилет и, сжав зубы, вышел из каюты. Он, может быть, последний раз на борту линеала. И пусть чужого! Просидеть все время в каюте, потакая своей боли и страхам? Ну уж нет.

…С одной стороны, Руппи было стыдно навязывать Олафу свою заботу. Мало приятного в том, чтобы чувствовать себя слабым и беспомощным! С другой, страх потерять, не помочь, не оказаться вовремя рядом в душе угнездился прочно. Парень пытался справиться с собой – получалось плохо. Он упёрся и остался рядом с адмиралом, когда его по настоянию Вальдеса врач осмотрел, и увиденное то и дело перед глазами всплывало. Руки сразу сжимались в кулаки, а в голове начинали роиться кровожадные замыслы. Да, клевета и сплетни, да, балаганный суд и казнь… но до какой степени низости надо дойти, чтобы, не сломив дух адмирала, начать ломать тело!
«Сволочи! Попадётесь мне…» - Руппи тряхнул головой, пытаясь прогнать из головы сладостное видение Фридриха с дырой посреди лба. Или с парочкой кинжалов в жизненно важных местах. Прав Бешеный, шпагу марать об этого… недопринца, он не будет! Только рано об этом думать. Сначала надо второй визит в Хексберг пережить, домой вернуться (посложнее будет, чем из Седых Земель), Олафа в себя привести…
Парень вздохнул и поднял глаза на купающиеся в солнечном свете паруса. Моряк, если это правильный моряк, знает, что нет ничего прекраснее, чем идущий под всеми парусами корабль. С ним может сравниться только родной порт на горизонте! Но Метхенберга и Ротфогеля им долго не видать.
Свет и белые громады, соперничающие с облаками… Вальдес сказал, что кэцхен провожают «Звезду Веры». Но Руппи всё равно ждал, что вот-вот зазвенят колокольчики, запоёт ветер и станет видно, что же за танец пляшут солнечные зайчики на волнах. Знал, что не будет этого, ругал себя последним дураком – но ждал. Бешеный скалился и уверял – потерпи, дойдем до дома, всех ведьмы твои будут. И фельпца подначивал, что девочки на его меланхолию обидятся и к Руперту убегут… ну, это он зря…
- Руппи.
- Простите! – лейтенант вздрогнул, возвращаясь из мира танца и ветра – Я задумался.
- Понимаю, - а ведь Олаф сейчас почти улыбается.
У Рупии радостно подскакивает сердце, ведь он с самого спасения не видел той самой, теплой и родной улыбки, которой ему так не хватало. Которая когда-то намертво привязала молодого адъютанта к своему адмиралу. Даже эта бледная тень, призрак той улыбки – это уже хорошо!
- Руперт, - Олаф отвел взгляд и теперь внимательно изучал горизонт – Что ты будешь делать, когда вернешься?
«С вами останусь!» - едва не брякнул Руппи, спохватился и подкорректировал:
- Останусь на флоте. Если, конечно… меня туда вернут.
- Штарквинды? Вернут, - задумчиво проговорил Кальдмеер, не отводя глаз от одному ему ведомой точки.
Знакомое тарахтенье под ногами разговор прервало. Руппи обреченно вздохнул – и изумленно вскинул брови, поняв, что ластится Гудрун вовсе не к нему. Кошка самозабвенно обтирала сапог адмирала, всячески напрашиваясь на ласку. Ну ещё бы, Руппи её никогда не пинал, Вальдес, которого трехцветная принцесса закатного племени почтила вниманием, тоже был предельно вежлив – и от Кальдмеера теперь ожидали того же. То есть ласки и внимания.
- Предательница, - укорил её Руперт.
- Мр-мр-мрррр, - Гудрун ни в чем не раскаивалась и смотрела хитрым зеленым глазом. Кто, дескать, тебе полночи колыбельные пел? То-то!
Олаф опустил глаза, усмехнулся, но гонять кошку не стал. Следом за Гудрун, подтверждая репутацию «закатной твари», подтянулся Вальдес. Присвистнул, довольно улыбнулся, сам став похож на кота:
- Приходит? – вполголоса спросил у Олафа.
- Приходит, - нехотя подтвердил тот, помрачнев и опять уставившись на горизонт.

- Адмирал Вальдес…
Косые вечерние лучи стелются по волнам, заливают расплавленным золотом адмиральский салон. Руппи смущается, что так долго проспал… с другой стороны, Олаф спит до сих пор, ну и хорошо, ему отдохнуть надо.
Бешеный поднимает глаза от карты, в которую только что задумчиво тыкал чистым, не испачканным чернилами пером. Что он таким загадочным образом отмечал, непонятно, да Руппи и не собирается спрашивать, его другое волнует.
- Ну? Лейтенант, не мнитесь, как девица на выданье, вам не идет.
- Адмирал Вальдес, в кого оборачиваются кэцхен? – собравшись с мыслями, единым духом выпаливает Руппи. У Бешеного уголки губ ползут вверх, Руппи торопливо добавляет: - Не как на суде. В кого они оборачиваются, когда просто приходят?
- А! – щурится талигоец – Значит, вам она в истинном обличье явилась?
Замявшийся лейтенант едва слышно бурчит, что – наверное, да, в истинном. С крыльями и нечеловеческим звездными глазами… Откуда только узнал!..
А Вальдес перестает щуриться, бросает перо на карту и серьезно объясняет:
- В того, кого человек больше всего ждет. О ком думает. О ком мечтает…
- Понятно… - бормочет под нос Руперт.
Мало адмиралу досталось, ещё и с этой стороны! Руппи не знает, что и думать. Маргарита для него всегда была бледной тенью, он кесарину и видел-то всего ничего. А когда видел – не присматривался к тихой девушке, старающейся не привлекать к себе лишнего внимания. Когда же Олаф успел? Неужели тогда, когда её из Флавиона вёз? И, получается, все шесть лет?..
Но, если Олафу она небезразлична, значит, в Маргарите что-то… такое… есть?..
- А вы её знаете, - догадывается Бешеный.
- Знаю. Но ничего не скажу!
- Замечательно, обе мои половины с вами согласны, - хмыкает в ответ, и вспоминает, что зимой они успели перейти на «ты» – Только, Руперт… я за вашей неведомой общей знакомой в Дриксен не поеду. Вернешься – проследишь?
Лейтенант обалдело кивает. З-замечательно! Извольте, Руперт, свести своего адмирала с кесариной… а, впрочем… Марте же она помогла?

…Неловкое молчание прервалось не сразу. Вальдес задумчиво смотрел туда же, куда Кальдмеер, чуть слышно насвистывая, Руперт разглядывал кошку, мучаясь неисполнимостью задачи, Олаф держался за фальшборт, и оборачиваться не торопился.
Но, как ни странно, первым заговорил именно он.
- Ротгер… - голос у Ледяного был каким-то странным – Надо сменить курс…
- Что? – встрепенулся Вальдес, и Олаф повторил тверже:
- Надо сменить курс. Мель впереди!
- Так, - глубокомысленно изрек Ротгер, ухватил Олафа за рукав и без лишних слов поволок друга к рулю.
Руппи, волей-неволей, пошел следом, за Руппи увязалась Гудрун – и такой делегацией явились к рулевому.
- Альмиранте? – марикьяре посмотрел на них круглыми глазами и что-то растерянно добавил на своём языке.
- Меняем курс, - на талиг скомандовал Бешеный, перехватил руль и кивнул Кальдмееру – Куда?
Олаф прикрыл глаза и начал объяснять, Ротгер тут же отдавал приказ не терпящим возражений голосом. Рисунок парусов медленно менялся…

…Юхан опустил трубу и смачно ругнулся, в конце добавив:
- К крабьей тёще они наладились, что ли?
- Что там? – старик Йозев после суда моря стал совсем неразговорчивым, открывая рот, только когда без слов совсем нельзя было обойтись. Но уж прущий не туда, куда надо, линеал он обойти молчанием не мог.
- Они таким курсом прямо в Дырявую Гряду впишутся! – страдал Добряк – А там скалы, любого сжуют и не подавятся! Ну куд… а! Всё. Очухались, - довольно закончил он – С моря обходят… Эй, зубаньи дети, живо за ними!..

- …А теперь, Олаф, объясните мне, КАК вы её заметили?
Кальдмеер помолчал. Пожал плечами неловко:
- Я эти воды знаю.
Вальдес оперся руками о стол, пристально глядя на врага-друга-пленника:
- Олаф… вы в море смотрели. Там не было ориентиров!
- Боюсь, вы посчитаете меня сумасшедшим, если я скажу правду.
- Не посчитаю, - очень серьезно, не отводя глаз – Я посчитаю вас сумасшедшим, если вы ничего не объясните.
Руппи молчал, обнимая довольную жизнью кошку, только отчаянные глаза с одного адмирала на другого переводил. Если Бешеный о чем-то и догадывался, то лейтенант вообще ничего не понимал.
- Хорошо, - ровно отозвался Олаф – Если так настаивайте – я их услышал.
- Скалы?
- Да, скалы гряды. Только, прошу, не надо просить пересказа – что именно. Вы довольны?
- Более чем… - Ротгер опустился на стул, подпер руками подбородок – Всё к одному.
- Простите… к чему? – тихо подал голос Руппи.
- А, так, - талигоец привычно заухмылялся – Примите мои поздравления, адмирал цур зее, вы – эорий Дома Скал.
- Кто?!