Если кто-то подскажет в у-мылку название, буду ему за это благодарна, потому что с названиями у меня всегда трудно.
читать дальше
Дорога без конца, и музыка, которой нет конца – они тебя вовеки не обманут. Ну, а если спросят вдруг – где любимая и друг? Промолчи в ответ с улыбкой. Пусть никто не видит сердца поседевшим от разлук…
(с)
(с)
Ветер с моря разгонял осеннюю духоту Агариса, вспарывая застоявшийся воздух морисским клинком. Матильда, невольно просидевшая взаперти последние полтора месяца у постели разболевшегося внука, с наслаждением подставляла лицо резким порывам. Угораздило же Альдо подхватить ангину, как только умудрился?
Вчера врач, наконец-то, смилостивился и разрешил болящему прогулки. Альдо, уже две недели теребивший окружающих претензиями, что ему скучно и хочется на улицу, немедленно стребовал с любимой бабушки обещание пойти утром в порт. В порт он просился ещё до болезни, как-никак, в Агарис с победой заявилась изрядно потрепанная союзная флотилия. Вот уже два месяца в городе только и обсуждали, что подробности морской баталии, в которой разбили морисских корсаров, который год досаждавших торговым кораблям.
- Матильда! – Альдо, легок на помине, повис на бабушкиной юбке (надо было штаны надевать, и кошки с ними, с приличиями!) – Смотри, это они, правильно? С лебедем на флаге, правильно?
- Правильно, - подтвердила бабушка, не любящая, когда её называют бабушкой.
Они уже успели дойти до стоянки военных кораблей, находящихся чуть в стороне от торгового порта. Рядом с чинными и благообразными кораблями флотилии Его Святейшества стояли потрепанные дриксенские линеалы. Корабли под синими флагами, как муравьи, облепили рабочие – победа обошлась недешево.
«Проклятый истинник» - Матильда с трудом сдержала желание хорошенько выругаться вслух – «Запугал всех остальных, теперь Адриан себя трусом выставил…».
Магнус Клемент, запугивающий братьев во Ожидании, своей цели добился – военный флот Агариса остался в гавани и к гайфцам и дриксенцам не присоединился. Эсперадору это не нравилось, очень не нравилось, но все, что он смог сделать – это предоставить дриксенскому флоту убежище до весны. Со всем, что к этому прилагается. Благо, кесарь Готфрид, славящийся осторожностью («Если не выразиться крепче» - хмыкнула про себя Матильда), послал в Агарис только часть Северного Флота, под командованием какого-то скандального вице-адмирала.
Насколько Матильда поняла из бесед дружков Анэсти, скандальность дрикса заключалась лишь в его вопиюще недворянском происхождении. Ну и в несомненном флотоводческом таланте.
- Матильда, - не отставал одиннадцатилетний мальчишка – А правду дядя Арчибльд говорит, что…
- Брехню он говорит, - безжалостно отрезала Матильда – Кошке ясно, что северяне морисков расчихвостили, а не «павлины» надутые…
Альдо азартно закивал. С малышом можно было не стесняться ни в чувствах, ни в выражениях. Внук был полностью на стороне бабушки. Анэсти все пытался воспитать из Альдо очередного страдальца, но, хвала Создателю, не преуспел.
Пока Альдо восхищенно рассматривал настоящие военные корабли – да не просто военные, а с другого конца света! – Матильда с достоинством оглядывалась по сторонам. Со своим расчетом, конечно – вряд ли Берхайма и компанию понесет сюда, но вдруг? Если удастся заметить их первыми, можно успеть подхватить Альдо и отступить. Малыш расстроится, но прийти сюда можно ещё не раз, а вот лишний раз общаться с агарискими сидельцами Матильде категорически не хотелось. Она пряталась за траур по мужу – они пытались подстеречь её вне дома.
Пока ни одной знакомой рожи видно не было, а были сплошь незнакомые – моряцкие и весьма озабоченные, старательно обходящие знатную даму по кругу.
Один такой, озабоченный, быстрым шагом прошел мимо них с Альдо, возмущаясь на ходу. Возмущался он по-дриксенски, Матильда невольно прислушалась и с удивлением поняла, что ещё не совсем этот язык забыла. Половина слов была ей незнакома, но, с другой стороны, обучали её придворным славословиям, а не матросской брани. Принцесса Ракан даже обернулась, заинтересовавшись, кто же вызвал у дриксенца такую бурю возмущения.
Оказалось – соотечественник. Высокий северянин стоял, опираясь на стену склада, и выглядел, мягко выражаясь, неважно – бледный до зелени, с ввалившимися щеками, одну из которых уродовала не зажившая до конца рана. Под застегнутым на все пуговицы мундиром угадывалась повязка.
- …и какая морская ведьма тебя сюда принесла!..
- Никакая, - вполголоса ответил высокий – Я сам… должен посмотреть на свои корабли.
Первый выразительно скривился и махнул рукой. Матильда нашла глазами внука, но прислушиваться невольно продолжила. Попробуй тут не прислушайся! Разве только уйти, но Альдо прилип к парапету, сосредоточенно пересчитывая пушки на ближайшем корабле – не силой же его оттаскивать.
- Как «Зиглинда»?
- Плохо «Зиглинда»... до дома доведем, но в бой ей больше не ходить. Бедняга Канмахер, он её больше жены любил.
- У кораблей свой срок, как и у нас
Матильда не выдержала – оглянулась. Анэсти так про людей-то не говорил, а этот – про корабли! Впрочем, Анэсти ни в армию, ни во флот не затащить было бы, он и шпагу-то последний раз, наверное, до свадьбы с Матильдой в руки брал.
Первый дриксенец стоял к ней в пол-оборота, а вот высокий, отведя глаза от кораблей, её взгляд перехватил. Серые глаза удивленно расширились – понял, что она не просто слышит, но с пятого на десятое разговор понимает. Даже от стены отлепился и поклонился… тут же пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы товарищ его не подхватил.
Матильда с достоинством ответила на приветствие. Вот достанется же кому-то такое счастье! На ногах едва стоит, а про дело не забывает. И про вежливость тоже. Мужчина!
- Прошу прощения, госпожа… - первый перешел на талиг – Адмирал не вполне оправился.
На обветренной физиономии ясно читалось желание привязать адмирала к кровати, чтобы не сбегал, и пичкать лекарствами до тех пор, пока не выздоровеет окончательно.
- Заметно, - Матильда не удержалась от того, чтобы сочувствующе хмыкнуть – Я бы на вашем месте его из дома не выпускала.
Можно ей хоть с этими-то поговорить без придыханий и вывертов! Только бы Альдо от кораблей не отвлекся, иначе точно придется за шиворот от дриксенцев оттаскивать.
- Поверьте, они пытаются, - высокий говорил по-прежнему негромко, да и дышал медленно и осторожно – Будь я простым офицером, я бы с ними согласился. Но сейчас мы вынуждены вас покинуть, - он попытался улыбнуться, но раненая щека помешала.
- Желаю всего наилучшего. И скорейшего выздоровления.
Чем больше Матильда на него смотрела, тем большим уважением проникалась. Анэсти бы давно растекся в лужицу и жалобно хлюпал, если бы не умер от ужаса на месте. А этот… как же этого вице-адмирала зовут? Она отвернулась и принялась выискивать глазами Альдо, пока внук не ускакал куда-нибудь в неведомые дали. В пятьдесят лет благородной вдове на северных моряков заглядываться поздновато…
За окном под набирающим силу ветром шелестят не знающие осени деревья. Агарис дремлет, только в «нечестивых» трактирах горят огни, да в некоторых домах и гостиницах не спят. Как они. На столе пара свечей, двое мужчин в комнате. Один сидит за столом с бутылкой вина, другой – полулежит на кровати, опираясь на подушки, и смотрит на друга, полуприкрыв веки.
- Переведут тебя когда-нибудь... на флагман Западного флота.
- Не раньше, чем тебя туда же адмиралом цур зее поставят!
- Это вряд ли… разве фрошеры любезно фок Бермессера утопят…
- Я б им спасибо сказал, - Адольф фок Шнееталь хрюкнул, представив физиономию Альмейды, которому пришли благодарности от всего дриксенского флота за утопление одного из вице-адмиралов. С марикьяре сталось бы и ответ написать, на пару с приятелем-Вороном.
Свои планы Адольф дальше капитана флагмана не простирал. По знатности мог бы и на большее рассчитывать, но у него, кроме происхождения, имелась и голова на плечах. Которая соображала, что выше лезть не стоит. Вот у Бермессера, не к ночи будь помянут, голова предназначалась для чего угодно, только не для мыслей. Если его во главе Западного флота поставить, Устричное море станет фрошерской лужей! Но это же фок Бермессер! Это же вам не сын оружейника!
Только вот запредельно знатный фок Бермессер команд запомнить не может, а сын оружейника свой флот в кулаке держит. И северные разбойники у него сидят тихо, как мыши под метлой. И мориски флаги с лебедем надолго запомнят…
- Адольф?
- Чего тебе? Спи лучше.
- Я на десять лет вперед выспался, - Олаф болезненно поморщился и потрогал раненую щеку – Проклятье, мешает… Адольф, ты можешь узнать, кто она была? Невежливо я как-то с дамой, не представился даже…
- Тю… - фок Шнееталь налил вина во второй бокал, пододвинул другу – Олаф, тебя в колыбельке, случаем, с Бермессером не поменяли?
- Насколько мне известно, нет, - если бы не рана, Кальдмеер бы рассмеялся – Мои родичи – люди достойные, вряд ли у них может родиться… такое.
- Его батюшка тоже не совсем придурком был…
- И все же, Адольф, узнай.
- Узнаю-узнаю, раз она тебе так понравилась.
* * *
Одиннадцать лет прошло с тех пор, как с безобидной морской прогулки не вернулся её сын. Эрнани, так и не обретший ни трона, ни номера, любил риск и веселье, как истинный алат. И его жена, больше всего боящаяся огорчить любимого мужа… бедная Ида, как мало ей было отпущено жизни и счастья! Сын был похож на кого угодно, только не на отца, она бы не разочаровалась так, как разочаровалась Матильда.
Теперь от сына и его жены остались, не считая веселого белокурого мальчишки, лишь её память, две могилы и две свечи, которые она зажигала в храме. Здесь поминали всех, погибших в море – такой храм не могли не построить в портовом городе. Сюда приходили моряки, помянуть друзей, матери и жены моряков, помянуть близких, и Матильда, помянуть сына. Так было честнее – ей не хотелось зажигать свои свечи в сладко-сусальных церквях, которые предпочитал Анэсти. Это место подходило Эрнани больше!
…А время шло, и от острой боли осталась лишь глухая печаль и обида на судьбу.
- Доброго утра, Ваше Высочество.
Кого другого Матильда бы за пожелание доброго утра на месте бы убила, но откуда северянину знать, что случилось когда-то давно и кого она здесь поминает.
- И вам того же, - совсем не по-королевски буркнула в ответ.
Выглядел дриксенский адмирал поживее, чем при первой встрече. Рана поджила, дышал легче, и стоял на земле твердо, не шатаясь. А в руках у него были четыре свечи. Понятно, если погибших слишком много – зажигают четыре свечи, в память обо всех… за все века существования эсператизм не смог справиться с некоторыми традициями.
В солнечном свете, пробивающемся сквозь витражи, Матильда смогла разглядеть, что виски у него в седине. Сколько же ему лет? Лицо вроде молодое, а в волосах серебро, жесткие складки у губ, рана эта на щеке… шрам же останется. За прошедшие со встречи недели Матильда сумела вызнать, что зовут северянина Олаф Кальдмеер, что он действительно незнатен – сын оружейника, получивший баронский титул только после производства в вице-адмиралы, и что затыкают им самые безнадежные морские прорехи. Видимо, в Дриксен надеялись, что талантливый выскочка отправится на дно, и не будет мешать интригам военно-морского командования. Выскочка, однако, тонуть не спешил, а одерживал победу за победой.
- Простите, я, кажется, опять проявил... бестактность, - северянин нахмурился, перевел взгляд с Матильды на две свечи, что-то понял – У вас тоже?..
- Не ломайте язык, господи Кальдмеер, - отмахнулась женщина – Да… тоже. Сын и его жена.
- Простите, - кажется, в самом деле огорчен.
- Прощаю. Это было давно… и откуда вам было знать, - Матильда повторила вслух свои мысли.
После чего посторонилась, давая ему дорогу. Надо бы попрощаться и уходить, какое дело уставшему, раненому адмиралу, на котором висит потрепанный флот, до принцессы Ракан, которой никогда не стать королевой? Случайная встреча в храме, невеселый повод, попрощаться и разойтись. Но почему-то она отошла и присела на скамью, дожидаясь, когда он зажжет свои свечи и помолчит перед ними.
Кипарисы, которые высаживали в Агарисе около храмов и на кладбищах, считались полезными для здоровья. Больным легкими всегда прописывали прогулки кипарисовыми аллеями. Может быть, раненому тоже будет полезно… Эрнани мертв, и Анэсти мертв, она никогда не забудет сына, а мужа хотела бы забыть, да не выйдет. Все прошло, и жизнь, и молодость, осталась одна память, но когда у мужчины при встрече так загораются глаза, легко забыть, что тебе пятьдесят лет…
* * *
- И кто тебя Ледяным только назвал? – свечи давно погасли, до рассвета – далеко, а луна, похожая на обкусанное с одной стороны яблоко, висит прямо напротив окна, между двумя крышами. Наглая и любопытная, почему они забыли задернуть шторы?
- Это были мужчины…
- А почему их женщины не поправили?
- Разве кто-то признается?
Надо же, мы ещё и шутить умеем. Луна, хоть и обкусанная, светит ярко – полнолуние было совсем недавно – и в её свете видно, как смеются серые глаза. Олафу уже не больно улыбаться и говорить, он свободно дышит, а зима стремительно и неизбежно катиться к концу. Скоро, скоро лебедям лететь на родину…
Лебедям – улетать, а Матильде вспоминать, что она добродетельная вдова, принцесса Ракан и бабушка наследника. Останется она в Агарисе, с верной Пакеттой, непоседливым Альдо и неизбежными Берхаймами и Кавендишами.
Не будет ни случайных встреч, ни прогулок под кипарисами, обмена взглядами украдкой. Все, заканчивается отпущенное время – думать об этом было горько и больно, но ведь можно же не думать? Пока есть сумасшедшие ночи и полные ожидания дни, пока можно любоваться им – как же идет сероглазому адмиралу иссиня-черный мундир, как гордо он держит голову, а шрамы, а что – шрамы… Это Анэсти был гладенький, вспомнить противно, Олаф – мужчина, воин! И нашел же что-то в старой калоше.
Впрочем, по ночам Матильда быстро забывала, что она – старая калоша, зато вспоминала, что она – алатка.
- Впервые жалею, - тихий шепот щекочет ухо – Что я не дворянин... и не могу на тебе жениться. Мог бы увезти с собой…
- Без Альдо не поеду!
- Вместе с Альдо, - он ласково взъерошил любовнице волосы, а глаза ясные, и смотрит твердо… неужели в самом деле увез бы?
- Господин вице-адмирал, - Матильда попыталась чопорно поджать губы, не выдержала, рассмеялась – Твою кавалерию, Олаф! Я тебя старше лет на двадцать.
- На двенадцать, - уточнил дотошный северянин.
- Очень большая разница…
Если бы дриксенский адмирал влюбился в алатскую герцогиню, можно было бы махнуть рукой на все и всех – и бежать, хоть в Дриксен, хоть в Седые Земли. С таким – можно! Но Раканы – заложники чужих интриг. Если здесь, в Агарисе, под защитой Эсперадора, они могут жить, могут что-то придумать и куда-то вырваться, то там окажутся на перекрестье всех ветров. Долго ли проживет Альдо, когда за ним начнут охоту как те, кому не дает покоя сильный Талиг, так и те, кому не нужна древняя династия – вечная возмутительница спокойствия?
- Бабе в пятьдесят надо о душе думать, а не о душе, так о внуке и политике, - никуда ей не деться ни от внука, ни из Агариса.
- Мне уйти?
- Твою кавалерию! Или флотилию… поцеловал бы лучше!
Он все равно уйдет, но пока время есть – ночь не закончилась! И не одна она впереди.
* * *
Паруса искрились под солнцем белизной – особенно новые, поставленные взамен безнадежно изодранных морисскими ядрами. Ветер трепал волосы, впереди лежала долгая дорога домой – приказ кесаря выполнен, союзнические обязательства перед Гайифой – тоже, можно с чистой совестью возвращаться домой. И он вернется, он проведет свои корабли по всем неспокойным водам, вице-адмирал Кальдмеер ещё никогда не подводил ни кесаря, ни своих моряков. Адольф и Отто смеются, говорят, что после таких успехов не миновать ему перевод на Западный флот, но до интриг и неизбежного фок Бермессера ещё далеко.
Впереди море… Море – это жизнь, море – это свобода и счастье, почему ему так грустно? Может, потому, что счастье – не морское, а земное, глупое, человеческое – осталось за спиной, в Агарисе?
Душный и липкий город, так не похожий на суровые и гордые северные города. И женщина, яркая, прекрасная и свободная, не смотря ни на что. Пятьдесят лет… он бы ей сорока не дал.
- Да брось, все равно бы она не поехала, будь ты хоть племянником кесаря.
- Не поехала бы, - согласился Олаф.
Капитан фок Шнееталь полян, что вице-адмиралу Кальдмееру не до разговоров, и тихо отошел. Друг старый и проверенный, такой не предаст и в спину бить не будет. Вечером наверняка придет, вечером они будут молчать и пить – не допьяна, мало ли что может случиться в этих водах, так, чтобы чуть-чуть заглушить расставание. Чтобы вспомнить, что ещё в этой жизни есть хорошего.
Он вспомнит… а пока будет смотреть на тающий в дымке Агарис и грустить о том, что прошло и никогда больше не повторится. Матильда понимает, что значит принц из дома Раканов, и никогда не подставит любимого человека под такой удар. Но он бы подставился, ради неё – можно. Но его больше не отправят в Померанцевое море. Она никогда не поедет на север.
Никогда… мерзкое слово! Олаф отвернулся, не желая больше смотреть на еле угадывающийся берег и след за кормой. О прошлом надо помнить. Думать надо о будущем.
У него есть свой долг, как у Матильды – свой.
Дорога без конца – она когда-то выбрала тебя. Твои шаги, твою печаль и песню. Только вот идти по ней с каждым шагом всё больней, с каждой ночью всё светлей, с каждым словом всё смертельней, с каждой песней всё трудней.
(с)
(с)
* * *
Пять лет спустя.
Метхенберг встречал живым гомоном и толкотней. Не той лихорадочной толкотней, которой отличаются торговые порты, а по-военному упорядоченной деловитостью. Как же он отличался от чопорных и насквозь официальных дворянских кварталах Эйнрехта!
Впрочем, жители столицы свой город наверняка любили. А Олаф любил Метхенберг. Место, которое он впервые за долгие годы смог про себя назвать домом. Раньше адмиралу Кальдмееру казалось. Что дом – это что-то такое далекое, оставшееся в детстве, место, куда маленький Олле прибегал со смешными детскими победами и разбитыми коленками. Сейчас, приезжая в Эзелхард, он чувствовал себя чужим. Отрезанный ломоть, моряк на суше… Метхенберг – другое дело, тут он на своем месте, тут он нужен. Адмирал цур зее Западного флота уже открыто говорит, кто должен быть его преемником, и Вернеру фок Бермессеру остается только скрипеть зубами и через силу улыбаться, благо кесарь, кажется, на стороне истинных военных.
К тому же, Олаф здесь не просто нужен, здесь его ждут.
- Но почему девчонка? – долго изумлялся Адольф – Конечно, от тоски не то что кошку, тварь закатную заведешь… так усыновил бы морского сироту, смену бы вырастил.
- Были причины, - только и отвечал адмирал.
Как рассказать кому-то, даже лучшему другу, о письме из Агариса, озабоченном лице настоятеля обители святого Адриана, сердитой полугодовалой девочке с адриановой эсперой на шее… той самой, что была у Матильды.
- Как… как её нарекли?
- Мартой. Так что вы ответите? Мы поймем отказ, но оставлять ребенка в Агарисе… опасно.
Смертельно опасно, надо бы добавить.
- Конечно же, да, - разве может быть другой ответ? Лучше бы малышку назвали Матильдой, но это имя слишком необычно для Дриксен. Пусть будет Марта, звучит похоже.
Непокорные черные локоны, своенравно выбивающиеся из косичек, серые глазищи, вечно помятое платье – не сидится ей на месте – и непременный ритуал восторженного визга и повисания на штанине при встрече. Его четырехлетняя воспитанница Марта. Его незаконная дочь. Олаф не знал, во что тут верить – в благословение святого Адриана, в волю Создателя, в невесть откуда взявшееся чудо – но случилось же!
Море – это жизнь и смысл, но как же хорошо, когда есть смысл и возвращаться на берег.
Домой.